Женщина ниоткуда - Жан-Мари Гюстав Леклезио

Я приехал… чтобы умереть? – может быть. Теперь уже не знаю. Чтобы найти дорогу в небытие? – но жизнь властно удержала меня. Мог ли я надеяться на это в моем-то возрасте?! Я давно не ждал чудес от судьбы.

И однако каждую ночь, пока воет ветер, а буря задувает во все щели окон и дверей, я отодвигаю белую занавеску и вижу тело женщины, обнаженно белеющее в полумраке. Я ложусь рядом с ней на матрас, брошенный прямо на пол, среди пузырьков с камфарным маслом и настойками из ароматических трав, любуюсь ее кожей при слабеньком огоньке свечи, которую она зажигает в знак того, что ждет меня. Я не знаю ее имени. Она назвала мне его в первую нашу встречу, но потом я его забыл. И придумал ей другое имя. Она ничего не знает обо мне, а я – о ней. Мне известно только, что она замужем, что у нее где-то есть дети. Это я понял в тот день, когда впервые увидел ее, по тому, как умело она бинтовала колено Джун, – неторопливо, по-матерински ласково, с улыбкой на губах. Но мне это безразлично, не для того я сюда прихожу. Мы с ней почти не разговариваем друг с другом. Только занимаемся любовью, несколько раз за ночь, всеми мыслимыми способами. Потом я отдыхаю, лежа рядом с ней и слушая завывания ветра над крышей из рифленого железа. Вздремнув, я бесшумно встаю и возвращаюсь к себе в отель. Вот и еще один день прожит…

Я увидела то, чего не должна была видеть. В воскресенье, уже вечером, я возвращалась с моря. Облака грузно нависали над землей, угрожая ливнем, ветер задувал бешеными порывами, в море штормило, и ныряльщицы не вышли на промысел, а туристы покинули остров еще на полуденном пароме. Я немного побродила по молу, надеясь встретить мистера Кио в последний раз, в его новом ярко-желтом дождевике. Портовые служащие сидели в пивной с густо запотевшими окнами, дуя пиво бутылку за бутылкой и покуривая. Собаки дремали, свернувшись клубком на грудах ящиков, подальше от луж и сырости. В деревне закрылись все магазины и кафе, даже моя «Pizza parlor»: на ее двери красовалась записка «Приду через час», но было ясно, что пиццерия откроется не раньше завтрашнего дня. Я расстроилась – значит, не удастся выпить кофе; в портовых забегаловках меня точно не обслужат и вдобавок поднимут на смех завсегдатаи, они предпочитают сидеть в чисто мужской компании, очень им нужно, чтобы какая-то сопливая девчонка видела их поддавшими. Но и домой тоже идти не хотелось – в выходные мать всегда сидит дома и смотрит телик вместе со своим «бойфрендом», всякие игры или слащавые телесериалы. И тогда я, даже не знаю почему, пошла в сторону аптеки. Ноги сами понесли меня туда, и я подчинилась – инстинктивно, бездумно, будто скользила вниз по склону.

Аптека была заперта, белая занавеска билась на ветру о дверь, но я увидела свет в окошке заднего помещения и бесшумно подкралась к нему. Сначала я услышала голоса, люди говорили тихо, почти шепотом, и я напрягла слух, пытаясь определить, кто там есть. В щелке между шторами я увидела мигающий огонек – не электрическую лампочку, а что-то вроде светильника или свечи. В этом помещении аптекарша хранила коробки с медикаментами, шампунями и лосьонами. Внешняя сетчатая дверь была не заперта, обычно ее использовали только летом, в жару, чтобы внутрь не залетали насекомые. Она распахнулась с легким скрипом, но грохот рифленой крыши под ветром приглушил этот звук. Я затаила дыхание, понимая, что совершаю что-то недозволенное, и поэтому не осмеливаясь отворить вторую дверь. За ней-то и слышались голоса, и свет горел именно там.

С минуту я постояла, приникнув ухом к этой двери и не зная, что делать дальше – уйти, вернуться назад в темноте, под дождем? Сердце у меня билось толчками, живот скрутило. Такого со мной давно уже не случалось, пожалуй, с раннего детства, когда я ждала возвращения мамы с ловли. Особенно страшно мне бывало в такую же ветреную, дождливую пору: слушая шум низвергавшихся с неба струй, я представляла, как жуткие морские чудовища хватают мою маму за волосы и утаскивают в морскую бездну. А теперь я стояла здесь, под дверью кладовой, куда не должна была входить, и прислушивалась к доносившимся оттуда звукам – вздохам, тихим возгласам, смешкам, но не из телевизора, их издавали живые люди. Встав на колени, я заглянула в замочную скважину. Сперва я ничего не различила: когда смотришь в такое маленькое отверстие, глазу трудно сфокусироваться на нужной точке. Края скважины то и дело резко смещались то вбок, то кверху или книзу – так мигает птичье веко. В кладовой горела свеча, поставленная на тарелку. В ее неверном свете я увидела нечто странное и даже не сразу уразумела, что именно, хотя мгновенно поняла, что это мистер Кио и аптекарша. Нужно было встать и уйти, но это оказалось сильней меня: я не могла оторваться от скважины и смотрела, смотрела как завороженная. Мистера Кио я узнала с трудом: он лежал на спине, вытянув ноги; впервые я увидела его ноги – мощные, мускулистые, с курчавой порослью на смуглой коже, – и ступни, казавшиеся огромными, с розовыми подошвами и широко расставленными пальцами. А сверху, поперек мистера Кио, лежала эта шлюха-аптекарша, тоже на спине и совершенно голая. Ее тело выгибалось дугой, ступни и откинутая назад голова с черными волосами упирались в плиточный пол, худые руки были раскинуты крестом; я видела белую кожу ее живота и бедер, выступающие ребра, тяжелые, широко расставленные груди и длинную шею с острым кадыком, похожим на мужской, зато лоно выглядело неоспоримо женским – выпуклый бугорок, заросший черным руном, вздыбленным, как петушиный гребень! Даже в тусклом свете я отчетливо видела все это, каждую мелочь, каждую тень, каждую складочку на телах. Но ни он, ни она уже не казались мне знакомыми – теперь это были просто мужчина и женщина. Вместе они походили на животное, каких не бывает на свете, – нечто вроде крабопаука о восьми конечностях, черно-белого, частично волосатого, почти безголового, – оно двигалось, медленно-медленно, на одном месте, вращаясь вокруг своей оси на скользком плиточном полу, упираясь в него ногами, раскидывая руки, тяжело дыша, что-то невнятно бормоча, снова дыша, испуская стоны… Я не в силах была оторваться от скважины! А восьминогое существо, неспешное, вялое, продолжало шевелиться, и я видела, как по ляжкам пробегает дрожь, как вздувается и опадает живот, прорезанный внизу черной щелью, то зиявшей, то смыкавшейся, как запрокидывается торс, как ходит вверх-вниз адамово яблоко на шее; при этом существо еще и постанывало, и что-то бормотало низким двойным голосом, но это были не слова, а урчание, или всхлипы, или хриплые стоны – так дышит загнанный зверь, так мычит корова в темноте, так скулит убегающий пес, так чмокает раковина, смыкающая створки при отливе, так скрипит нож, всаженный в рыбью голову одним смертельным ударом. И мой взгляд не мог оторваться от скважины! И я уже перестала понимать, что вижу! Кто эти двое, чьи это ноги и руки, кому принадлежат черные волосы, разметавшиеся на плиточном полу, из каких уст исходят эти звуки, эти вздохи, эти шепотки? Что же это такое?.. Не помню, как я выбралась оттуда. Кажется, отползла на четвереньках от двери, ослепленная огоньком свечи, который с удвоенной яркостью посылал мне этот поток образов сквозь замочную скважину. И еще несколько минут я брела по улице сквозь ветер, вытянув руки вперед, как незрячая.

В расщелине среди скал – вот где, помнится, я ждала мать, когда она решила стать женщиной моря. Ветер свистит у меня над головой, волны разбиваются об утесы, но я едва различаю их в предрассветном мареве. Серые валы мерными рядами идут к берегу; я часто сравнивала их с грузными животными, со стадами коров, шагающих в ногу, а когда острые рифы подрезают им поджилки, они с воем рушатся вниз, вздымая пенные фонтаны. Мать выбрала этот уголок, потому что сюда мало кто заглядывал: она еще только осваивала свое новое ремесло и поэтому не осмеливалась нырять в более спокойных водах, например в северной бухте или возле мола. Именно здесь она впервые увидала дельфинов – тени дельфинов, скользившие рядом с ней; они ворошили донные травы своими широкими рылами, пока она переворачивала камни, отыскивая под ними моллюсков. Она даже утверждала, будто вначале один из них указал ей потаенные места, где прятались драгоценные морские ушки. Но позже, когда мать стала собирать их вместе с другими женщинами, она больше этого дельфина не видела.