Декоративка - Агата Грин

Ангел прикоснулась к моему лицу; прикосновение ее прохладных рук было чистым блаженством. Наверняка у меня высокая температура. Вот и последствия той прогулки по площади. Что, если это все выльется в воспаление легких? Если я умру здесь?

Что ж… не самый плохой исход. Во-первых, Гадо понесет убытки, во-вторых, не придется привыкать к этому миру, в-третьих, ни один здешний мужлан не успеет мной попользоваться.

Ангел осторожно ухватила меня за талию, помогла подняться и отвела в туалет — в угол, где стояло несколько ведер. Сделав дела, мы вернулись к нашей общей лежанке и стали заканчивать приготовления к ярмарке.

Какая-то сердобольная женщина принесла мне сапоги; они были мне велики на размер, но в данной ситуации это даже во благо. Испачканное кровью и вином платье тоже не очень-то подходило для ярмарочного дня, так что Ангел выторговала у кого-то другое платье, темно-коричневое, грубое, простое, очень для меня широкое, безо всякой шнуровки и с вырезами по бокам. Затянув на моей талии обычную веревку, Ангела заплела мне волосы в косу и перетянула кончик шнурком, а шаль, вывернув так, чтобы не были заметны капли крови и вина, обвязала крест-накрест на груди.

В таком виде, с разбитой губой и опухшим лицом, даже еще и горячечная, я бы никого не смогла привлечь, и точно не могла конкурировать с остальными декоративками. Хоть большинство из них немолоды, а некоторые даже дряхлы, они все равно выглядели иначе, и глаза их горели воодушевлением: каждый новый хозяин был для них надеждой на лучшую жизнь.

Дверь открылась, и декоративки замолкли. Внутрь вошел хмурый, тепло одетый мужчина со списком. Приказав женщинам построиться в ряд, он сосчитал всех и разделил на партии: на относительно молодых и относительно привлекательных, на женщин с откровенными дефектами, и на старушек. Я попала в четвертую партию и была в ней единственной.

Первой партии велели следовать к выходу. Прежде чем уйти, Ангел взяла меня за руку и, сжав ее, сказала:

— Бедная девочка… Моли богов, чтобы они смилостивились и послали тебе доброго мэнчи.

— Спасибо тебе за все, — в свою очередь сказала я, и улыбнулась через боль.

Красавица вздохнула и ушла, подгоняемая окриками хмурого мужика. А я вернулась на свою лежанку. Ярмарка, продажа, хозяин — это все меня не интересовало. Меня съедал жар.

Когда всех декоративок распродали, и я одна осталась одна, за мной пришел сам распорядитель в сопровождении нескольких мэнчи. Настроение у него было хорошее, толстые губы изгибались в улыбке, шикарная песцовая шуба была покрыта снежком.

«Как и думала, начался снегопад», — подумала я.

— Соскучилась, дикарка? — весело спросил Гадо.

Я посмотрела на него пьяным больным взглядом и ничего не ответила.

— Не прикидывайся больной, вы, дикари, твари живучие, — бросил он мне и приказал свои людям: — Ну-ка поднимете ее. На воздухе она придет в себя.

Меня подняли с лежанки, взяли под руки и повели к выходу. Мужики, которые меня вели, догадывались, что сама я едва могу идти, и потому не столько тащили меня за собой, сколько несли, то и дело приподнимая.

В этот знаменательный ярмарочный день погода установилась отличная, безветренная. Тихо кружился в морозном воздухе пушистый снежок, вечернее небо раскрасилось фантазийными розово-фиолетовыми оттенками. Мы вышли к площади другим путем, коротким, не как вчера, и прошли к простому деревянному возвышению, перед которым толпился народ. Сколько я ни щурилась, не могла выглядеть из бесчисленных бородачей, бродяг, нищих, подростков, стариков ни одной более-менее симпатичной или хотя бы добродушной мужской физиономии.

Распорядитель ловко пробрался к хорошо одетым мужчинам, стоящим слева от возвышения со списками в руке и указал тому хмурому типу, который выводил декоративок, на меня. Хмурый хмыкнул, взял меня за руку и завел на возвышение.

Толпа взревела…

«Нашли кому радоваться», — подумала я, глядя на голодное стадо мужчин.

Как и говорил Гадо, холодный воздух действительно привел меня в чувство, но ненадолго. Морозец вскоре перестал на меня действовать, снежок больше не радовал, а звучный голос Хмурого и радостный гул толпы слились для меня в один неопределенный шум; досадливо морщась, я думала только об одном: не упасть. А может, наоборот, упасть, чтобы все эти мэнчи сочли меня недостойной наградой и отказались сражаться?

— Новая декоративка! Двадцать лет, светлые глаза, гладкое тело! Награда для мэнчи! — вещал Хмурый, который больше не казался хмурым: его голос обрел силу, яркость и задор. — Дикарка, свирепая, как волчица! Кто хочет усмирить волчицу? Кто хочет научить ее правилам империи?

Толпа ответила неопределенным «й-а-а-а!».

— Награду заберет лучший! Самый зоркий, самый ловкий, самый сильный! Молодая волчица! — орал "продавец", распаляя мэнчи. — Желающие — в круг!

Толпа разошлась, образуя пустой кружок перед возвышением; это было похоже на отлив. На этом моменте я, «молодая волчица» (больше похожая на умирающую собачонку), решила, что ресурсы моего тела не безграничны, и что лучше присесть, чем упасть на деревянное возвышение с высоты своего роста. Подумано — сделано: я села поудобнее и обняла себя руками; хоть я мороз уже не чувствую, надо себя хоть как-то греть.

— Скорее! — оглянувшись на меня, прокричал Хмурый. — Декоративка устала и замерзла! Спешите ее согреть!

Щурясь, я стала выглядывать тех дураков, которые вздумали за меня драться.

Это были самые разные дураки: старые и молодые, низкие и высокие, здоровые и хлипкие на вид. Некоторых участников выталкивали в круг почти насильно, другие сами активно лезли, вопя, толкаясь. Хмурый скакал вокруг меня по возвышению резво, как молодая козочка, но доски стонали под ним, будто скакал слон. Насчитав положенное число участников, он замахал руками.

— Участники набраны! Несите стрелы!

На стене ближайшего дома установили мишень; я со своим кротовым зрением ее, естественно, не увидела, поэтому стала выглядывать участников. Их я тоже особо не видела; одетые примерно в одни и те же темные или бурые тряпки, они выглядели одинаково непривлекательными, чужими, злобными. Они встали в шеренгу и один за другим стреляли из лука в мишень; каждому выдавали по одной стреле и, соответственно, давали одну попытку. Сначала я следила за каждым участником, но вскоре глаза заболели от натуги, и я перестала смотреть вдаль.

Как же мне плохо…

Кирил уверял меня, что женщины в этом мире — ценность, но я сижу здесь, на морозе, кое-как одетая, избитая, клейменая, больная… Так-то они ценят женщин? Или декоративки здесь по аналогии с мэнчи просто имущество, чуть более ценное, чем домашняя скотина?

А может, все дело в том, что я не последовала совету Кирила и не была послушной? Предостерегал же он меня, советовал быть хитрее, покладистее… Но моя участь была решена с тех пор, как Шариан потерял надо мной власть. Какой бы покладистой, уступчивой и послушной лапушкой я бы ни была после этого, он бы не сделал меня мэзой отца Хауна. Этот зеленоглазый гипнотизер (здесь их зовут почтительно «ведунами») сразу распознал во мне строптивицу, иначе повел себя со мной, не был так расслаблен, как в присутствии Лены. Он чувствовал, что я из другого теста слеплена. Поэтому и смысла прикидываться покорной овцой не было.