Любовь и предрассудки - Эмилия Остен

А Бланш с каждым днем все больше терзалась: совсем не встречаться с Арнольдом не получалось никак, и, видя, что он сам избегает ее общества столь же настойчиво, как в первые дни приглядывался к ней, она не знала, радоваться или огорчаться. Однажды девушка даже поймала себя на предательской мысли, что, может быть, проще всего было бы принять благосклонно настойчивые ухаживания Дика и скрыться как можно дальше от всех любопытных глаз, но пока у нее доставало мужества не хвататься за такие соломинки… Один лорд Райт, хотя и мог только догадываться о причинах, побуждающих Бланш к маскараду, периодически бросал на нее подбадривающие взгляды и порой помогал укрываться от ненужных глаз, занимая девушку прелюбопытнейшими рассказами о далеких странах, темнокожих индусах, пальмах, слонах, факирах и махараджах.

В субботу Бланш, уже привычно сославшись на мигрень, осталась в Грэммхерст-холле, в то время как пестрая толпа гостей, включая даже все старшее поколение, отправилась в ближайший городок Т. на представление знаменитой французской труппы, гастролирующей этим летом в Британии. Большой шумный дом, казалось, опустел, даже слуги словно попрятались, и Бланш рискнула спуститься в гостиную, где стоял роскошный шредеровский рояль. Она так давно не садилась за инструмент, что опасалась, что забыла все, чему ее когда-то учили, однако пальцы – сначала неуклюжие, непослушные – постепенно вспоминали некогда в совершенстве отточенные движения, и вскоре большую светлую комнату заполнили чарующие звуки моцартовского рондо. Задумчиво улыбаясь, мысленно пребывая все еще в пространстве музыки, Бланш взяла последний аккорд и тут заметила, что полосу света, падавшего из окна, перечеркнула чья-то тень. Вздрогнув от неожиданности, девушка обернулась и увидела внимательно смотрящую на нее леди Элен.

– А ты играешь так же замечательно, как четыре года назад, дорогая, – довольным голосом заметила миссис Грэммхерст. – Наверное, постоянно упражняешься? А Луизу вот после окончания пансиона за инструмент не заманишь… – покачав головой, добавила леди.

Бланш отчаянно замотала головой:

– Нет, что вы, леди Элен, где мне упражняться… у нас в Неаполе и рояля-то не было вовсе. – Представив огромный роскошный инструмент, переливающийся черным лаком, в своей крохотной комнатке, Бланш горестно усмехнулась. – Да и времени…

– Не могу поверить! – изумилась миссис Грэммхерст. – Не играла несколько лет – и так замечательно исполнила не самое простое произведение?

– Ну, я его очень люблю и выучила когда-то наизусть, – пояснила, смущенно потупившись, девушка.

– А с листа? – В леди Элен проснулся экспериментатор, к тому же она всегда с большой любовью относилась к музыке. – С листа сыграешь? – С этими словами она переворошила кипу нот, лежавших на крышке рояля, и, придирчиво осмотрев одну из брошюр, протянула ее Бланш. – Вот, хотя бы «Лунную» – ее ты тоже когда-то играла.

– Ее все играют, – улыбнулась девушка и поставила ноты на пюпитр. – Ну что ж, попробую, только, леди Элен, не ругайте меня сильно, если сфальшивлю.

Полностью сосредоточившись на партитуре, Бланш осторожно взяла первый аккорд, за ним следующий, благо начало сонаты было медленным, а потом пальцы вновь стали вспоминать, что они когда-то уже играли эту мелодию, и комнату заполнили чудесные звуки знаменитого бетховенского произведения.

Леди Элен слушала как завороженная, Бланш была полностью погружена в игру – и никто не заметил ни шума во дворе (тем более что окна гостиной выходили на противоположную сторону), ни шагов в коридоре. Гости вернулись с прогулки, и, конечно, Луиза первая оказалась на пороге гостиной, привлеченная музыкой. Заметив ее, мать приложила палец к губам – не мешай! – и девушка, согласно кивнув, застыла на пороге, не пропуская в комнату остальных.

И лишь когда отзвучала последняя нота и Бланш обернулась к леди Элен, ожидая вердикта, Луиза кинулась ей на шею:

– Милая моя, как хорошо, что ты наконец заиграла! Я так давно не слышала этого – рояль без тебя стоит в совершенном запустении, я ленюсь, – каялась она, старательно не замечая смущения подруги и искренне желая показать всем, какая замечательная на самом деле ее Бланш.

Та что-то пробормотала в ответ, но, внезапно обернувшись, увидела среди выражающих свое восхищение пожилых леди и джентльменов Арнольда. Как и в первый день, он пристально разглядывал ее, слегка наклонив голову и прищурив глаза. Не дослушав подругу, равно как и восторгов публики – тем более что считала их не такими уж и заслуженными, – Бланш под первым подвернувшимся предлогом ринулась обратно в тишину и покой своей комнатки: лишь там, она знала, ей не нужно контролировать каждое свое слово и движение.

В конце концов положение становилось совершенно невыносимым.

Как бы хорошо она ни умела справляться с собой, как ни помогли ей в этом тренировки в общении с родней отца (улыбайся, как будто тебя не обливают презрением; будь почтительна, как будто никто не горит к тебе ненавистью; иди на базар за покупками, высоко подняв голову, и улыбайся, напевая песенку, не ожидая услышать в любой момент злое слово или споткнуться о подкинутое под ноги гнилое яблоко), – и этого опыта уже не хватало, чтобы сдерживаться.

Иногда ей казалось, что Арнольд невольно помогает ей, подсознательно или нет, но так же избегая ее общества, как и она его. А иногда, вот как только что, когда он начинал приглядываться к ней, всматриваться так, будто распознает знакомые черты, Бланш терялась в своих желаниях. Она металась между стремлением остаться неузнанной и надеждой на то, что он бросится к ней, объяснится, и…

Но никакого «и» быть не могло. Даже если Арнольд ее узнал или узнает в ближайшее время, Луиза пострадать не должна.

Сжав кулаки и бессильно молотя ими по вышитой пасторальными сценками подушке, Бланш убеждала себя, что была для него всего лишь мимолетным увлечением, которое осталось в далеком прошлом. А теперь с Луизой все гораздо серьезнее, искренняя привязанность, красота, доброта и обаяние ее подруги – все это может привести к тому, что он будет ей неплохим супругом и не причинит той боли, какую причинил Бланш.

– Он будет относиться к ней хорошо, к ней нельзя относиться плохо, он уже… уже любит ее, – шептала она сквозь слезы. – Ах, а мне никуда не скрыться, кругом гости, как неудобно… Грэммхерст-холл такой маленький… В нем не затеряешься, как в большом городе. Как в Лондоне, – неожиданно громко сказала она и села на кровати, испуганная собственным возгласом.

– Мне зайти попозже, мисс Мэри? – тихонько кашлянула от двери горничная.

Бланш повернула к ней голову, пытаясь сообразить, кто еще находится в комнате.

– Это ты, Анна? – вяло спросила она, махнув рукой. – Заходи, раз уж пришла…

Служанка прошелестела по комнате, меняя в вазе цветы и подбирая с пола скомканную кружевную салфетку.

Бланш проследила за Анной взглядом: пара ловких движений – и свидетельство плохого настроения исчезло.

– Сможешь подсунуть ее в прачечную вместе со скатертями и остальными салфетками? А то недосчитаются – будут винить прислугу, – всхлипнула девушка.