Исповедь литературоведа. Как понимать книги от Достоевского до Кинга - Николай Жаринов

Жана Вальжана, не помнившего, чтобы он что-нибудь обещал, охватило смятение. Епископ произнес эти слова, как-то особенно подчеркнув их. И торжественно продолжал:

– Жан Вальжан, брат мой! Вы более не принадлежите злу, вы принадлежите добру. Я покупаю у вас вашу душу. Я отнимаю ее у черных мыслей и духа тьмы и передаю ее богу».

(Виктор Гюго, «Отверженные»)

Может ли книга приобрести вашу душу? Про свою – не знаю, но взять в долгосрочную аренду точно может. Во всяком случае, так и случилось со мной. До сих пор не могу нормально смотреть на подсвечники: как вижу их, сразу фраза епископа из романа Гюго всплывает в голове.

День клонился к закату, солнце пряталось в горах, и его последние лучи багровыми переливами играли на волнах, набегавших на утёс. Я не мог произнести ни слова. Кроме «вау» в голове ничего не было. Сделка совершилась внутри меня, неожиданно и быстро. И глядя, как бледнеют последние отсветы заката, я понял, что отныне и впредь буду искать красоту везде, даже там, где её по всем законам быть не может.

И нужно только попробовать. Вдруг получится? И тогда даже в дальних и печальных московских окраинах для меня всегда будет звучать шум далёкого зимнего моря.

Всё было готово. Пазл был собран. Оставалась последняя деталь. Ей стало то произведение, которое я и по сей день называю своим любимым. У него потрясающее название: «Невыносимая лёгкость бытия».

С чего начинается родина? Вроде, всё просто: с картинки в букваре. Но меня этот вопрос долгое время ставил в тупик. Я не мог объяснить себе даже, что такое «родина». С общественной точки зрения, кажется, всё ясно. А вот в личном плане всё не так. О чём именно речь? О государстве, о стране, о месте или ещё о чём-то?

Я родился в СССР в те времена, когда государство трещало по швам и разваливалось на части. А потом оно умерло. В таком случае моя родина – это труп, что я ношу в своей душе. Может быть, речь о стране? Хм, но наша страна так велика, что безлична. Ею можно восхищаться, но не любить, ведь любовь слишком личное чувство.

Думаю, стоит присмотреться повнимательнее к самому слову «родина». Оно, например, есть и в чешском языке. Пишется вот так: rodina, а значение простое – «семья». Наверное, именно семья и есть для меня настоящая родина. И речь тут не о родственных связях. Они условны. Очень часто от людей, которые близки тебе по набору генов, бываешь дальше, чем от многих случайных знакомых.

Во всяком случае, именно так у меня и случилось.

Я долгое время не любил романы о любви, считал их какими-то искусственными и однотипными. То все были против любовников, а они не смогли с этим справиться и умерли вместе, то все были против любовников, но они остались вместе, а потом умерли в один день. Но это же ведь невыносимо. Создаётся ощущение, что читаешь одно и то же произведение, а меняются только декорации. И больше всего таким произведениям не хватает жизни. Так я думал до тех пор, пока мне в руки не попала книга Милана Кундеры «Невыносимая лёгкость бытия».

Этот роман я перечитывал уже раз семь или восемь и прочитаю ещё – знаю это. Он помогал мне в самое сложное время, он в итоге и подтолкнул меня к тому, чтобы избрать путь художественного слова. А ещё, на мой взгляд, ни один писатель не смог лучше выразить суть романного искусства лучше, чем это сделал Кундера. «Роман – не авторская исповедь, а исследование того, чем является человеческая жизнь в той ловушке, в какую превратился мир».

Тут нет ни строгого начала, ни конца, перед тобой импровизация, и может возникнуть ощущение, что это просто набор шумов, но это ложное чувство. Наш мир хаотичен, неповторим, изменчив, в нём миллионы судеб ежедневно сплетаются случайным порядком. И Кундера – это музыка хаоса. Чтобы запечатлеть её, перенести на бумагу, нужен великий талант.

Толстой пытался быть как можно ближе к реальности. Он приблизился к цели настолько, что многие люди думают, что герои его романов – это действительно существовавшие люди. Кундера, наоборот, сразу говорит о том, что его роман – это всего лишь художественное произведение. Оно вымышлено от начала и до конца, а его главные герои родились из мимолётных впечатлений. И именно это признание автора делает текст настолько живым. Разве не таким образом устроена вся наша жизнь?

История и окружающая нас реальность – всего лишь тени, скользящие по стене. В их движении каждый из нас видит то, что ближе ему. Это не проблема. Беда только в том, что реальности абсолютно всё равно как воспринимают её люди.

Даже самый близкий человек всё равно не будет нами понят до конца. Мы мастерим для него уютный мирок из ассоциаций, надежд, впечатлений и представлений. Но с первым несоответствием начинает проявляться разочарование. Когда его слишком много, мы говорим об ушедшей любви. Мы одни, а разные степени любви – это степени синхронизации одиночества.

Наша жизнь невыносимо легка, она почти иллюзорна. События настоящего слишком быстры, мгновение – и они становятся прошлым. А дальше работает наше воображение, которое окрашивает всё в те цвета, которые нам нужны. Я пишу эти строки, когда мне почти 33, до новой фатальной даты осталось немного, чуть больше недели. Моя жизнь – набор бессвязных событий, пропущенных через призму литературного текста. Вопрос только в том, куда направить фокус своего внимания: что выделить, что отбросить, чтобы получилась история. Но дело в том, что в выборе никогда нельзя быть уверенным до конца.

Основное действие романа Кундеры происходит в Праге, в том городе, который ещё до знакомства с этим произведением стал моим любимым. Я исходил его вдоль и поперёк, с севера на юг и с запада на восток, возвращаюсь туда каждый год, даже чешский выучил, чтобы глубже погрузиться в атмосферу столь любимого места. Там я написал первый рассказ – жалкую попытку подростка оседлать стихию слова. И хотя сейчас по поводу художественной ценности этого произведения я не питаю никаких иллюзий, но мне запомнилось чувство, когда ставишь точку, и дрожат руки, и кружится голова. А всё родилось из одной картины, случайно подмеченной мной.