Маленькая торговка спичками из Кабула - Мари Бурро

Мы спокойно пошли дальше. И не побежали, как другие дети, смотреть, что там произошло.

Фархад всегда говорил нам, что нужно уходить подальше от места взрыва, потому что там может быть заложена еще одна бомба. Мы вернулись домой. В нашем квартале все услышали взрыв, и уже поползли первые слухи.

— Это в индийском посольстве, — говорил старый баба, сын которого должен был быть в магазине напротив.

— А я думаю, что это на другой стороне — в министерстве внутренних дел. Они всегда в полицейских метят, — говорил другой.

А у нас даже не было никакого предположения. Только по пыли на одежде и на рюкзаках можно было понять, что мы проходили рядом. Мама удивилась, когда увидела нас. По нашим лицам она сразу же догадалась, что случилось что-то неладное. «Еще несколько минут, — подумала я тогда, — и нас могло бы здесь не быть». Мама налила нам горячий чай. Она призналась нам, что с прошлого года живет в постоянном страхе.

— Но все же каждый день я вижу один и тот же сон, как вы возвращаетесь домой все вместе. И мне становится легче.

Я хочу запомнить этот день — 7 июля, потому что у меня есть чувство, наверно, немного преждевременное, что история движется. Бывают дни, когда война с талибами на юге кажется далекой и нереальной. А в Кабуле мы продолжаем жить, есть, ходить по городу. Война — это по телевизору. Но есть дни, как сегодня, когда реальность вдруг хватает вас и перечеркивает всю вашу повседневную жизнь. Я хочу помнить о 7 июля, когда сорок человек, которые хотели сделать визу в Индию или просто оказались в ненужное время в ненужном месте, погибли. Я не хочу, чтобы 7 июля стало днем переворота.

Наши братья Фархад и Фавад, обычно такие независимые, пришли сегодня ужинать домой. В нашей семье редко бывает, чтобы тринадцать детей собирались вместе. Шукрия и Самира свернули коврик в гостиной и расстелили клеенку, в которую мы заворачиваем хлеб, чтобы он дольше хранился. Мы были очень удивлены, когда мама сделала нам маленький подарок: разрешила ничего не делать в тот вечер. Рохина и Бассира даже немного обиделись. Фархад купил люля-кебаб из баранины. Кусочки жирного мяса, как жемчужины, нанизаны на палочку и обжарены на раскаленных углях. Подцепляешь хлебным мякишем кусочек мяса, снимаешь его с палочки и проглатываешь все разом, не пережевывая. Я пытаюсь подсчитать, сколько лет я уже не ела мяса. Давно…

Фархад был очень рассержен.

— У нас такие правители, каких мы заслуживаем, — сказал он, обращаясь к маме и к нам, жующим первый кебаб, обвалянный в красном перце и раскрошенный на маленькие кусочки. Наш президент Хамид Карзай, пуштун, ничего не делает для того, чтобы сплотить народ. Моя мать тоже не любит его. Она говорит, что он ничего не делает и что он марионетка в руках американцев. А я ничего о нем не знаю, да и в разговор вступать не решаюсь. Все, что я знаю, это то, что в нашей стране становится все более и более опасно. И даже если в Кабуле мы в относительной безопасности, то учащение таких терактов, как сегодняшний, — плохой знак. А еще точка зрения Фархада мне кажется очень интересной. Вместо того чтобы сваливать вину на соседей, Иран и Пакистан, или на вмешательство других стран, или на президента Хамида Карзая с его пуштунским происхождением, Фархад предлагает смотреть реальности в лицо, даже если она совсем не приятная. Если, как он говорит у нас «такие правители, каких мы заслуживаем», то мы не стоим большего, чем эта сотня продажных парламентариев и эти министры, торгующие опиумом. И нам нужно еще многое сделать, чтобы заслужить право на демократию.

Следующие несколько дней после теракта всегда очень странные. Жизнь вновь становится почти такой же, как была. Но все же в каждом из нас остается какой-то непривычный осадок. Как будто город и его жители еще пережевывают свое состояние, свои надежды и страхи. Такие периоды никогда не бывают долгими. Все думают о том, что напряжение дошло до предела и страна стремительно катится в пропасть. Никто не рискует предсказывать даты, но все уверяют, что это случится гораздо раньше, чем все мы думаем. Обычно через двое суток напряжение сдувается, как воздушный шарик: теракт уже далеко. Я сама удивляюсь нашей способности забывать.

Сегодня я много ходила. Мне это было нужно. Некоторые ходят, чтобы им лучше думалось, а я, наоборот: хожу, чтобы ни о чем не думать. Я никогда не считала, сколько километров прохожу в день, наверно, где-то около двадцати. Все это время мой разум спит. Я отдаюсь городу. Меня несет куда-то поток прохожих. Мои ноги сами ведут меня. Я заключаю сама с собой какие-то идиотские пари: не дышать, пока не дойду до конца улицы, например. Или на Шараи-Ансари с мощеными плиткой тротуарами не наступать на прямые или горизонтальные линии. Мне приходится несколько метров идти на мысочках, как танцовщице. За проигранное пари я придумываю какой-нибудь тяжелое наказание, поэтому я всегда их выигрываю…

Я случайно встретила маленького Ахмеда, приятеля Билала, у меня было время, поэтому я немного проводила его до Таймани. В этом квартале много чаокидоров — буквально это переводится как «человек, сидящий на стуле». Чаще всего это старые баба с седыми бородами, сторожащие дома иностранцев или богатых афганцев. У некоторых есть небольшие деревянные лачужки, где они могут спать. Среди них есть один, который мне нравится больше всех, он сидит перед светло-серым домом на 1-й улице Таймани. Ростом он меньше меня, у него очень хитрая улыбка. Я никогда не спрашивала, как его зовут, но при встрече мы всегда приветствуем друг друга. Он ставит перед дверью дома стул, обитый искусственной кожей, летом сидеть на нем, наверно, невыносимо. Иногда он сидит на земле рядом с сапожником, который чинит обувь при помощи кусков пластика меньше чем за 5 афгани. Чаокидор живет в ритме открывающихся и закрывающихся дверей, приветствий и обескураживающих шуток. Баба знают много всяких анекдотов. На прошлой неделе тот, что с 1-й улицы, рассказал мне вот что:

— Слышала последнюю шутку? Если осел сходит в Мекку, то, когда он вернется, все равно останется ослом.

Так мы и живем в Кабуле. С грехом пополам. Смеемся над собой, над миром — над всем. Нам нравятся истории без начала и без конца. Время застыло в настоящем мгновении. Прошлое слишком мучительно, будущее — слишком неясно. Поэтому мы решили жить настоящим. Чаокидоры — самый лучший источник информации в городе. Они знают обо всем, что происходит.

Продавец манго рассказал новость бакалейщику, который поделился ею с уличным продавцом мороженого и его тележкой, играющей «К Элизе», тот в свою очередь за милую душу выложил все полицейскому, а полицейский рассказал это чаокидору, который с удовольствием поделится с вами этой новостью, настолько достоверной, насколько достоверны все те источники, через которые она прошла. Это чтобы вы понимали, о чем речь. Так мы и живем в Кабуле. С грехом пополам.

— Салам аллейкум, — у входа в Уэдинг-Холл поприветствовал нас Энайа, брат Уасса.

— Аллейкум салам, — хором ответили мы. Мы все еще не могли поверить, что мы здесь на таком пышном аврусси, то есть на свадебном торжестве. Было шесть часов вечера. Энайа показал нам зал для женщин, а братьям — для мужчин. По лестницам бегали дети. Я надела свой самый красивый наряд: юбку яблочно-зеленого цвета с нашитыми на подол зеркальцами и такого же цвета жакет с длинными рукавами, чтобы прикрыть рану на руке, которая все не заживала. Я собрала волосы на макушке. Мама, в виде исключения, только по случаю праздника разрешила нам посыпать волосы блестками. А еще мне разрешили обуть туфли на платформе, и я стала выше на семь сантиметров. Мои сестры тоже надели свои самые лучшие наряды. Фатане, Халеде, Рохине, Бассире, Раисе и мне разрешили накраситься. Аврусси — особый праздник. Мы купили белила для лица и губную помаду. Это традиционный макияж. Конечно, с ним все женщины становятся одинаковыми. Сначала мы набелились, потом подрисовали себе глаза и губы. В зале для женщин было минимум человек пятьсот. Может быть, даже больше. На столах уже стоял зам-зам (кока-кола и оранжина) — единственные разрешенные напитки. Мы увидели своих теток, обнялись и поцеловали их три раза, как того требует афганский обычай.