Последние дни. Том 1 - Тим Пауэрс

Тэмми Эдди что-то говорила ему, повысив голос, и он понял, что она повторяет одно и то же уже несколько секунд. Посмотрев на юного доктора, он увидел, что она отступила к двери и приоткрыла ее.

– Сид, – сказала она, явно не в первый раз, – положитеиглу.

– Простите. Конечно. – Он разжал пальцы, и иголка упала на стол. – Я отвлекся. – Он посмотрел на квадраты клеенки и увидел, что сшил их вместе, а потом проткнул тупой иглой по дыре посреди каждого лоскута. – Видимо, я испортил… ваш тест, – сказал он, путаясь в словах. «И, без сомнения, провалил его, – подумал он. – Она, вероятно, будет докладывать на этой пресловутой СПЭ».

– Они не дорогие. Что ж, Сид, на сегодня все. – Когда он отодвинул стул и направился вокруг стола к двери, она отступила на пару шагов в телевизионное фойе.

– А что, – спросила она, когда Кокрен, пройдя мимо, направился в сторону кафетерия, – вы делали в самом конце?

Он приостановился на мгновение.

– О, ничего, – сказал он, чуть повернув голову. – Мне просто стало скучно, и я отвлекся.

Может быть, она кивнула, или улыбнулась, или нахмурилась – он пошел дальше, не сводя глаз с двери кафетерия. Он мог бы сказать (или не сказать) Арментроуту, но только не этой женщине, что непроизвольно принялся делать наскоро маску, в которой можно было бы смотреть на ту маску, которая будет на громадном человеке с бычьей головой.

Костяшки правой руки у него болели (вероятно, после того удара, который он нанес Лонг-Джону Бичу накануне вечером), и он на ходу то сжимал кулак, то расправлял пальцы. Он заглянул в кафетерий и вернулся в фойе, так и не увидев ни Пламтри, ни Арментроута (Тэмми Эдди тоже успела скрыться), и направился по коридору, мимо запертой двери аптеки, в которой окошком служила вся верхняя половина, в крыло, где располагались палаты пациентов.

На каждом повороте и каждом перекрестке коридора имелось прикрепленное под потолком большое выпуклое зеркало, так что любой, идущий по коридору, мог посмотреть, что делается за углом, прежде чем повернуть туда. На прямых углах зеркала представляли собой осьмушку шара и были подвешены прямо в углу, а на перекрестках прямо на потолке висели большие полушария. Кокрену они не нравились – они казались целыми шарами, выставленными, благодаря насилию над архитектурой, туда и сюда, как хромированные глаза, с любопытством разглядывающие путаницу коридоров, и он никак не мог отогнать иррационального опасения, что, завернув за очередной угол, увидит над собой не один серебряный глаз, а два золотистых, с горизонтальной черной полоской поперек каждого из них, но по пути к комнате Пламтри он пару раз, пусть и нехотя, посматривал на эти зеркала, чтобы заглянуть за угол.

Подойдя в конце концов к нужной палате, он увидел, что дверь, в нарушение правил дневного распорядка, закрыта. Он все же подошел к ней и уже поднял было руку, чтобы постучать, но вовремя уловил изнутри еле слышный голос Пламтри; разобрать слова не выходило, но тут вступил голос Арментроута:

– И все же, которая из вас подверглась шоку?

Вопрос был совершенно непонятен Кокрену, и он заколебался, стоит ли прерывать проходящий, вероятно, в палате сеанс психотерапии; немного потоптался под дверью, то поднимая, то вновь опуская руку, наконец ссутулился, повернулся и побрел по коридору обратно в сторону телевизионного фойе, рассматривая, чтобы отвлечься, отвороты расклешенных штанов, болтавшихся на голых лодыжках.

– После разряда кто-то на десять секунд выдал отключение монитора, – продолжил Арментроут, не получив от Пламтри ответа немедленно. – Мы прикатили в процедурную «тачку Ватерлоо», но ваше сердце заработало прежде, чем мы успели развернуть «весла». – Он улыбался, но отчетливо сознавал, что все еще не отошел от потрясения случившимся, поскольку он не собирался употреблять жаргонного названия «тачка Ватерлоо». Слово «Ватерлоо» действительно было торговой маркой разного больничного оборудования, в том числе и неотложного реанимационного комплекта с электродефибриллятором; нынешнее происшествие вполне могло бы оказаться его Ватерлоо, если бы об этом услышал идеалист Филип Мьюр в случае смерти Пламтри во время сеанса ЭСТ, проводимого по фальшивому разрешению, с человеком, который находится здесь всего лишь под временной опекой. Впрочем, Мьюр и так взбесился бы, потому что ЭСТ не считается показанной при диссоциативном расстройстве идентичности… или синдроме множественной личности, как предпочитает говорить Мьюр.

И Арментроут больше не может делать вид, будто не знает, что у нее расщепление личности: ЭСТ разделила ее личности, как молот дробит глыбу сланца на мелкие отдельные пласты. Арментроуту оставалось сожалеть, что это получилось слишком явно, хотя не исключено, что эти личности успеют вновь слиться воедино до того, как она встретится завтра с Мьюром.

– Валори, – сказала женщина, лежавшая в кровати. – В невыносимом положении она всегда выходит вперед. А Коди оказалась застигнута врасплох.

– И кто же вы?

– Я Дженис. – Она улыбнулась ему, и в тусклом свете лампы ее зрачки не казались сильно расширенными или суженными.

– И сколько вас там?

– Доктор, я правда не знаю. Некоторые не очень-то развиты или существуют только ради какой-то одной цели… Как же он себя называл?… «Бес Флибертиджиббет»! Ну и имечко! Уверяет, что оно из Шекспира. У него же есть пьеса «Лия», да? Он все твердит, что он шекспировский персонаж. Я… я не хочу говорить о нем, мы выпускаем его, когда приходится драться, защищая свою жизнь. Из-за него у нас зубы болят, как будто на них поставили брекеты, и идет кровь из носа. Нет, не хочу говорить о нем. – Она поежилась и добавила с кривой усмешкой: – Мы ведь словно домик в сказке о Белоснежке, полный гномов, где каждый занимается своим делом, пока отравленная девушка спит. Я когда-то в школе подписывала иногда свои тетрадки: Ева-Белоснежка.

– Белоснежка, Ева… Вы, наверно, смотрели кино «Три лица Евы»? Или книгу читали?

Она покачала головой:

– Нет. И даже не слышала никогда.

– Хм-м… Вот так-так! И, значит, один из вас мужчина?

Она заморгала – и Арментроут почувствовал, что волосы на его предплечьях встали дыбом, потому что лицо женщины резко изменилось: мускулы под кожей перегруппировались, рот сделался шире, а глаза, наоборот, сузились.

– Валори говорит, что вы раздели меня догола, – сказала она без всякого выражения. – Мне бы насрать, но ведь вы же натуральный педик. Что вы мне всобачили?

– Коди… – произнес Арментроут приветливым и одновременно предостерегающим тоном, очень жалея, что Пламтри не привязана к кровати. Она поразительно быстро пришла в себя после сукцинилхолина и, похоже, не ощущала заторможенности и несвязанности мыслей, обычных для пациентов после ЭСТ по меньшей мере до конца дня.

– К вопросу о «всобачили», – как можно непринужденнее продолжил он, – это ведь вы вчера вечером ударили Лонг-Джона Бича, правда, Коди?

– Даже и не знаю. Возможно. – Лоб Пламтри густо покрылся каплями пота, она щурила глаза. – Это случилось, когда я оказалась голая? Он, наверно, сам напросился, у него ведь есть еще шаловливая призрачная ручонка вдобавок к той, что из плоти и крови. А еще я видела того, другого парня (Кокошку, да?), и мне не нравится родинка у него на руке. Здесь вообще полно ловких ручонок, а ваше заведение просто гнилой притон.