Месяц за Рубиконом - Сергей Лукьяненко

— А я только на один и отвечу, время уходит. Хочешь спросить, почему мы убиваем своих детей?

— Нет, — сказал я. — Неинтересно. Взрослые всегда стараются убить своих детей, так или иначе. А дети — взрослых. Это вроде закона природы, только обычно не так явно и кроваво. Вы свели себя с ума, чтобы не стать добычей, а мне неинтересна логика больного разума.

Во взгляде лавли (хотя мне не хотелось её так называть) появилась искорка интереса.

— Тогда что ты спросишь? Какие смыслы мы утаили от вас тысячу лет назад? Какие скармливаем теперь?

Я покачал головой. Музыка угасала, близилась к финалу. Я помнил, что они очень не любили оборванные мелодии. Значит — успею.

— Хм, — она рассмеялась. Приложила палец к губам, очень человеческим жестом изображая раздумье. — Тогда… как вернуть нас в норму? Как заполучить в союзники? Как уцелеть и спасти товарищей?

— Нет, — ответил я. — У меня один вопрос. Ты простишь меня за то, что я сейчас с тобой сделаю?

Девушка рассмеялась.

— А ты сможешь?

— Да, — сказал я, выбрасывая руку вперёд.

Она стала растворяться в воздухе. Но слишком медленно для того, чтобы я не нашёл её след — разум, одновременно распределённый в пространстве и сконцентрированный в материальной точке.

Я рванулся за ним.

И очутился лежащим на пригорке над руинами. Руки и ноги были чем-то стянуты. Плащ комком сбился под спиной.

Последняя нота затихала в воздухе, сидящая рядом со мной юная девушка отняла деревянную свирель от губ. Лицо её было прекрасно и безумно, в глазах не светилось никаких смыслов, кроме смерти и крови.

Я разжал губы, выталкивая землю и траву, которые грыз в беспамятстве, и плюнул девушке в лицо слюной из добавочных желез.

Коллоидная кислота пробила лобную кость и вспухла облаком пены, мгновенно выжигая лавли мозг.

Скорее всего, она не успела уйти в Мир. В стабильном коллективе лавли образовалась новая свободная ниша.

Я привстал, разрывая гибкие лианы, которыми были связаны руки и ноги.

Вокруг меня сидели кружком с десяток лавли — все юные, красивые и безнадёжно медленные для Защитника, созданного вторым Призывом. Их лица менялись, от удивления и восторга — им нравилась сопротивляющаяся добыча, — к растерянности и ужасу, по мере того как я выбивал им сердца и отрывал головы.

Живот ныл, организм вопил, требуя пищи — волновая печать произвела Изменение, но боевые органы пришлось создавать из моих же человеческих.

У меня не было другого выхода, и я постарался не думать о том, что делаю.

Через тридцать секунд я выпрямился, чувствуя, как организм восстанавливает повреждённые ткани. Над пригорком звенели свирели, я чувствовал, как затихают четыре мелодии… вот одна из них смолкла и раздался звенящий смех.

Только бы не Ана!

У меня не было времени разбираться, я видел четыре группы лавли, над одной из которых зависли в воздухе клочья комбинезона стражи и кровавые фрагменты её тела.

Поэтому я побежал к ближайшей группе, чей пленник ещё жил.

Они и так-то были быстрыми, а когда поняли, что происходит, смогли ускориться ещё больше. Но всё-таки недостаточно. Мир связал их в единую сеть, но, кажется, их Мир тоже растерялся и не знал, что делать.

А с оторванными головами лавли жить не умели.

К последней группе я шёл уже медленнее, старшая стража, которую я освободил первой, даже успела встать и срывала с рук путы.

Лавли попытались убежать.

Я не позволил.

Последнего я остановил, дёрнул к себе и снизил скорость восприятия мира до доступной ему. Это был длинноволосый тонколицый юноша, по которому на Земле девчонки сохли бы толпами. В облике Защитника я нависал над ним, как оживший кошмар.

— Я хочу, чтобы ты понял, — сказал я. — Понял и запомнил.

Кажется, он очень удивился тому, что останется жив.

В их сумасшествии оставалось очень много здравого рассудка.

— Теряя смыслы — теряешь себя, — сказал я. — На самом деле я ещё не до конца с ними разобрался. Но разберусь. Вы хотели спрятать то, что было вам дорого, и отравить врага тем, что вам отвратительно. Но вы отравили только себя.

Я взял его ладонь и медленно, один за другим, сломал пальцы.

Он даже не закричал. Просто смотрел на меня, остолбенев.

— Я знаю один смысл, — сказал я. — Он прост. Никогда нельзя убивать свои смыслы.

Только в этом обличье я смог увидеть, как рождается кристалл. Прямо перед моими глазами, в фокусе взгляда, будто сотканный из воздуха невидимым принтером.

Я подставил свободную руку и поймал его.

Кристалл был красно-синий, тонкий и острый, как игла.

Я вложил его лавли в искалеченную кисть, сжал ладонь, потом развернул — и дал хорошего пинка по голому заду.

Лавли бежал до самых руин, споткнувшись и упав только один раз.

Повернувшись, я увидел Ану, старшую стражу и единственную уцелевшую стражу. Они были избиты, окровавлены, но живы.

Изменённые очень прочные.

Они смотрели на меня. Они были в моём темпе, значит, видели и слышали финал побоища.

Первой прижала руку к левому, человеческому, сердцу старшая стража. Склонила голову и встала на одно колено.

За ней Ана и стража.

— Не надо, — сказал я. — Я этого… всего… вовсе не хотел.

Тело подёргивалось, медленно сбрасывая облик Защитника. Сквозь кожу стала сочиться клеточная жидкость, комбинезон намок в попытках отвести её.

— Никто из нас не хотел, Порождающий Смыслы, — ответил Ана.

Серьёзно сказал. Без паясничанья.

Глава восьмая

Бюрократ ждал нас в куполе, в помещении, откуда экран вёл на Шогар. Сюда притащили его кресло и стол, за которым он в ожидании нас работал. Когда я первым шагнул сквозь экран, он подпрыгнул, будто пружиной подброшенный.

— Наконец-то!

Вышедший следом Ана замер. Недоумённо сказал:

— Мы на восемь часов раньше срока.

— Неважно, неважно! — учётчик уже подскочил к нам и теперь отряхивал меня, будто желая удостовериться, что я настоящий.

От него сильно пахло сыром, луком и чесноком. Чипсы, что ли, снова лопал?

— Знаешь, как мне влетело? Высшая срочность, его ждут!

Мы с Аной переглянулись.

Когда мы возвращались за ограду гарнизона, Ана поговорил с уцелевшими стражами, и те не стали рассказывать детали случившегося. Просто столкновение с лавли и гибель одной из стражей… событие печальное, но обычное для этого мира. Я думаю, они сказали бы всё, что я попросил, — так их потрясло увиденное.