Рождественский пес - Даниэль Глаттауэр

— Макс.

— Привет. Это Катрин. Если предложение еще в силе — я имею в виду грушевый пирог, — я бы забежала перед работой. Если, конечно, не помешаю. Но только если я действительно не помешаю.

Макс уверил ее, что она не помешает.

Она провела у него почти час. Говорили главным образом о грушевом пироге. Пирог оказался удивительно вкусным.

— И вкуса груш вообще не чувствуется. Это же надо так суметь! — похвалила Катрин.

— А груши вообще не имеют никакого вкуса, — заявил Макс.

Именно поэтому он и использовал их для своего пирога. По его мнению, фруктовый пирог должен иметь вкус пирога, а не фруктов. Кто хочет есть фрукты, пусть ест фрукты, для этого не нужно печь или покупать пирог. Такова была его точка зрения на эту проблему.

Катрин кивала, отчасти в знак согласия, отчасти из вежливости. Но потом заметила:

— Значит, ты вполне мог бы обойтись и без груш?

(Она сказала «ты»?)

— В общем-то, ты права, — ответил Макс. (Так они плавно перешли на «ты».) — Но как бы я тогда назвал пирог? Если сказать просто: «Я испек пирог», тебя обязательно спросят: «Какой?» «Ах, просто пирог…» — да у меня самого пропало бы желание есть этот пирог.

Катрин кивала, отчасти в знак согласия, отчасти в знак сочувствия, отчасти из вежливости.

— А может, никто бы и не спросил, — продолжал Макс. — А просто подумали бы: «Ага. Пирог. Просто пирог. Никакой. Даже не шоколадный или какой-нибудь там еще, а просто пирог. Тоска!» Мои гости были бы разочарованы еще прежде, чем успели бы попробовать хоть кусочек. А может, они вообще не стали бы пробовать. Зачем же мне тогда печь пирог?

Если Катрин правильно его поняла, груши ему были нужны только для того, чтобы назвать пирог грушевым.

— А ты не пробовал использовать крыжовник? — спросила она. — Крыжовник тоже почти не имеет вкуса. У него даже еще меньше вкуса, чем у груш.

Макс всерьез заинтересовался этой идеей и посмотрел на Катрин широко раскрытыми глазами. «У него большие глаза, когда он внимательно смотрит на собеседника», — подумала Катрин.

— А «пирог из крыжовника», по-моему, звучит даже лучше, чем «грушевый пирог», — сказала она.

— Да, но крыжовник трудно достать, — возразил Макс. — Он же бывает только летом.

«И в самом деле, — подумала Катрин. — Какой интересный разговор!» Однако время визита истекло. Ей пора было на работу.

— У тебя есть друг? — спросил Макс.

Катрин подумала, что это наглость — задавать подобные вопросы, и ответила:

— А что?

— Я бы дал тебе кусок пирога для него.

— Он не ест пирогов, — сказала Катрин и на секунду задумалась, насколько открытым остался после этого вопрос о наличии у нее друга. Хорошо бы, чтобы он остался открытым как можно шире, решила она.

— Жаль, — ответил Макс.

«Жаль, что у меня, возможно, есть друг, или жаль, что он не ест пирогов?» — подумала Катрин.

— А у меня нет подруги, — неожиданно весело сообщил Макс.

Катрин вспомнила о голых девицах, и ей захотелось спросить: «Почему?» Но это было бы стилистической ошибкой. Поэтому она предпочла отделаться кратким «а…» и попыталась утешить его взглядом, который он мог бы расценить как нейтральное принятие к сведению. Макс повернулся к Курту и сказал:

— Такие вот дела, верно, Курт?

«Вот для таких вот фраз стоит иметь собаку», — подумала Катрин.

Курт ничего не ответил. Он лежал под своим креслом и спал.

— А что с ним? — спросила Катрин.

— Ничего, — ответил Макс. — К сожалению.

— Но ты ведь его любишь?

— Я? — переспросил Макс.

Похоже, его еще никто об этом не спрашивал.

Прощаясь, Макс задержал ее руку в своей ладони дольше, чем нужно. По ее ощущению. Но ее это ничуть не смутило и не огорчило. Макс показался ей небезынтересным. Она не знала его, он еще ничего не сообщил о себе (если не считать того, что у него нет подруги, но разве можно по одному этому факту составить себе представление о человеке?). Она была уверена, что он намеренно ничего не рассказывал о себе. И не потому, что не мог. Таким образом, первая партия в «ничего не говорить о себе» закончилась вничью. Это было справедливо.

— Ну, увидимся, — сказала Катрин.

— Был бы очень рад, — ответил Макс.

Катрин была рада уже сейчас. К тому же ей понравился Курт. Он стал ее любимой собакой. Он освободил ее от страха перед Рождеством.

Улицы были свежесмазаны моросящим дождем, но у Курта не оставалось выбора: он вынужден был сопровождать Макса в редакцию «Жизни на четырех лапах». Им пора было составлять еженедельную рубрику «Верные друзья». На этот раз Курт был нужен своему хозяину лично, поскольку Макс пока не имел ни малейшего представления о том, что он еще мог бы написать об этом неописуемом немецком дратхааре. Он целиком и полностью зависел от любого признака жизни Курта, то есть от любого из трех его ежедневных признаков жизни.

Курт не любил эти походы в редакцию. Особенно зимой. Особенно когда земля была мокрой, грязной и скользкой. Тем более походы в редакцию «Жизни на четырех лапах». Там ему приходилось иметь дело с людьми, общительность которых носила уже совершенно противоестественный характер. Они так любили животных, что при виде любого четвероногого от радости начинали петь и плясать, а иногда даже плакать. Особенно при виде Курта. Он был их любимым животным. Потому что не мог защищаться. Это было для него слишком утомительно. А в борьбе против многочисленных гладящих, мнущих, тискающих, лапающих сотрудников редакции «Жизни на четырех лапах» у него вообще не было ни малейшего шанса. Поэтому он молча терпел этот шквал проявлений страстной любви.

Кроме того, там имелась кошка по кличке Денёв, считавшаяся «немного игривой, но добродушной». Курт тоже считался «добродушным». Сотрудники редакции и не подозревали, насколько близок он был иногда к тому, чтобы доказать им обратное с помощью Денёв. Денёв умудрялась доводить его до белого каления. Она прыгала на него, висла на шее, кусала за хвост, терлась головой о его шерсть, обтирая о него засохшие остатки «Вискаса». В такие минуты Курт был уверен, что Денёв вот-вот «прикажет долго жить». Один-единственный укус в шею — и в редакции навсегда воцарится покой. Но что, если он промахнется и не попадет зубами в нужную точку? Она с визгом мечется по редакции, он должен гоняться за ней, чтобы добить; повсюду кошачья кровь… Эта картина вселяла в него ужас и отвращение. Поэтому он выбрал меньшее из зол и молча сносил все эти муки. Чаще всего он притворялся спящим, и Денёв через несколько минут становилось скучно. Обычно он и в самом деле засыпал.

Максу тоже доводилось видеть и более приятные компании, чем коллектив редакции «Жизни на четырех лапах». Коллеги — преимущественно одинокие, пахнущие кошачьей мочой пенсионерки с попугайскими голосами, не доверяли ему. В их настороженных, недоверчивых совиных глазках застыло подозрение в жестоком обращении с животными. Они внимательно следили за каждым его жестом, каждым действием в отношении Курта и были готовы в любой момент встать на защиту бедного животного, вплоть до судебного иска. Они никак не могли простить Максу, что он завел Курта только для того, чтобы сделать из него постоянный источник дохода и основу процветания своей журналистской карьеры. То, что он вытворял с Куртом, было для них равноценно проституции и сутенерству. Даже хуже, потому что у животного гораздо меньше шансов отстоять свою свободу, чем у человека. А у Курта — меньше, чем у любого другого животного.