Последняя гостья - Меган Миранда

Но мне и в голову не приходило, что она снова отгородится от меня паролем в случае охлаждения между нами.

Я вытерла руку о рубашку, стараясь сохранять спокойствие, но при этом чувствуя пульс на всем протяжении пальцев до самых кончиков. Наконец я затаила дыхание и попробовала еще раз.

Экран ввода пароля исчез — меня впустили.

Темой ее основного экрана была выбрана вода. Этого снимка я раньше не видела, но похоже, его сделали с утесов на рассвете: с небом двух оттенков голубого и янтарным свечением солнца над самым горизонтом. Как будто Сэди уже случалось стоять там когда-то и размышлять о том, что будет дальше.

В прошлый раз, когда я видела ее телефон, фоном служили градиентные оттенки лилового.

Первым делом я открыла ее сообщения, чтобы посмотреть, отправила ли она мне эсэмэску, которая так и не пришла. Но обнаружила только мои собственные сообщения во входящих. В первом я спрашивала, где она. Второе состояло из трех вопросительных знаков.

В ее телефоне я была записана как Эйви. Так она звала меня, когда мы выходили на люди, оказывались в толпе, в окружении тел, когда все казалось размытым от выпивки — ты где, Эйви? — будто бы она заявляла окружающим, что я принадлежу ей.

Больше там ничего не было. Ни сообщений еще от кого-нибудь, ни нашей прежней переписки. Я не знала, может ли полиция получить доступ к ее давним сообщениям — с помощью телефона или без него, — но мне здесь было не на что рассчитывать. Список вызовов тоже был пуст. Никаких звонков или сообщений не поступало после последних отправленных мной. Я полагала, что телефон утонул и что именно по этой причине его не было в Сети, когда полиция предприняла попытку пинга. Но, снова взглянув на трещину в верхнем углу, я задумалась, роняли его или швыряли и не отключился ли он по той же причине, по которой треснул экран.

Боялась ли Сэди чего-либо, когда стояла на пороге моей комнаты? Было ли выражение ее лица неуверенным, словно она ждала, что я составлю ей компанию? Или спрошу, что случилось?

Я щелкнула по иконке электронной почты, но ее рабочий почтовый аккаунт деактивировали по прошествии года после смерти. Ее второй, личный почтовый ящик был переполнен, но ничего актуального в нем не нашлось: спам, объявления о распродажах, возобновляющиеся напоминания о встречах, шанса отменить которые ей так и не представилось. Все предшествовавшее ее смерти было уже недоступно. Я старалась не сделать с ее телефоном ничего такого, что можно было бы отследить и заметить — например, не щелкала по непрочитанным письмам, открывая их. Но, если просто пошарить в телефоне, от него не убудет.

Затем я перешла к фотографиям — странице миниатюрных копий снимков, которые остались неудаленными. Я села за свой письменный стол и принялась листать фотографии, а телефон тем временем продолжал заряжаться. Пейзажные снимки Литтлпорта: извилистая горная дорога в туннеле, образованном деревьями, пристань, утесы, Брейкер-Бич в сумерках. Мне всегда казалось, что Сэди не интересуется фотографией, но у Литтлпорта есть свой способ оказывать влияние на людей. Побуждать их видеть больше, открывать душу и вглядываться еще раз.

Просматривая снимки, я увидела среди них несколько более личных: Сэди и океан за ее спиной, Сэди и Лус у бассейна, Паркер и Лус напротив нее за столом, во время ужина где-то вне дома. Чокаются бокалами. Смеются.

Я прекратила листать. На снимке человека, при виде знакомого лица которого у меня замерло сердце.

Темные очки, руки заложены за голову, поза лежа на спине, голый торс и загар. Коннор на своей лодке. Сэди, стоящая над ним, чтобы щелкнуть камерой в телефоне.

Может, эти снимки как-то попали в руки полиции. Может, поэтому полицейские и расспрашивали так настойчиво про Коннора. Про этих двоих вместе. Он мог отпираться сколько хотел, но вот же он, прямо здесь.

* * *

Сэди знала Коннора по имени почти так же давно, как меня. Но, насколько я могла судить, раньше они никогда не общались. В то первое лето, пока мне открывался мир Сэди, она с безудержным любопытством изучала мой мир.

От моих рассказов у нее загорались глаза, и чем возмутительнее были эти рассказы, тем лучше. Это занятие стало зависимостью — выбирать подробности той мрачной, одинокой зимы и облагораживать их для нее.

Рассказывать, как я провела ту зиму в оцепенении, будто застыло само время. Как напивалась, словно в поисках чего-то, уверенная, что я обязательно найду искомое, если погружусь еще глубже. Как ссорилась с друзьями, отталкивала их, совершала дурацкие, опрометчивые поступки. Никому не доверяла и в ответ теряла доверие всех и каждого.

Долгое время мне все прощали — случилось горе, и разве не стала я шаблонным воплощением трагедии, застряв в замкнутом круге гнева и горечи? Но окружающие наверняка сообразили, что я слишком скоро поняла: горе не создало ничего нового, чего не существовало прежде. Оно лишь обострило то, что уже имелось. Сняло путы, некогда оберегавшие меня.

Вот тогда-то и появилась настоящая Эйвери Грир.

Но Сэди все воспринимала иначе. А если и так же, то ничего не имела против. Не считала, что меня следует сторониться.

Мы целыми днями просиживали в патио «Харбор-Клуба» с видом на пристань и центральные улицы, заказывали лимонад и смотрели, как люди бродят по магазинам, расположенным ниже по склону. Сэди всегда подсыпала в свой лимонад еще несколько пакетиков сахара, хоть я и видела, что он уже не растворяется и крупинки плавают на поверхности.

Она указывала на кого-нибудь из людей внизу, привлекших ее внимание:

— Стелла Брайант. Наши родители дружат, так что вечно она где-нибудь рядом. Поистине невыносимо.

Или еще:

— Олсен, один из друзей Паркера. Я с ним целовалась, когда мне было четырнадцать, с тех пор он боится даже слово мне сказать. Кстати, я до сих пор не знаю его имени.

Однажды она указала соломинкой поверх перил ограждения, в сторону пристани:

— Кто это?

— Кто?

Она закатила глаза:

— Тот парень, на которого ты поглядываешь.

И уставилась на меня не мигая, и я тоже, пока наконец не вздохнула и не откинулась на спинку моего кресла.

— Коннор Харлоу. Дружба переросла в роман, и оказалось, что очень напрасно.

— А-а, — откликнулась она, оживилась и придвинулась ближе, опираясь подбородком на ладони. — Ну же, продолжай. Выкладывай все начистоту.

Худшее я пропустила — о том, в кого я превратилась прошлой зимой. Не стала рассказывать о себе то, что сама предпочла бы не знать. Не упомянула, что он был моим самым давним другом, вдобавок самым близким, — это место теперь занимала сама Сэди.

— Обычная история. Переспала с ним разок еще до того, как поняла, что лучше этого не делать. — Я поморщилась. — А потом еще раз, когда уже знала, что не стоит.

Она рассмеялась громко и удивленно.