Сталь остается - Ричард Морган

Она постояла еще пару секунд, потом, когда он не отвел глаз и даже не шевельнулся, повернулась без слов и поднялась по ступенькам. Рингил проводил ее взглядом, сел поудобнее и оглядел пустую кухню, то ли желая убедиться в отсутствии свидетелей, то ли с надеждой обнаружить аудиторию. Потом потер руки и вздохнул.

И тут же у него за спиной бледным молчаливым призраком материализовалась та девушка-служанка. Он вздрогнул от неожиданности, а она протянула деревянную кружку с крышкой, из-под которой выползали тонкие змейки пара.

— Чай, господин, — едва слышно произнесла она.

Рингил дернул плечами.

— В следующий раз так не делай. Ты меня напугала.

— Простите, господин.

— Ладно. Поставь сюда.

Девушка оставила кружку с отваром и удалилась так же бесшумно, как и появилась. Он подождал, пока она уйдет, потом сдвинул крышку и, наклонившись, вдохнул горький аромат трав. Влажный, жаркий пар облепил усталые глаза. Отвар был еще слишком горячий, чтобы пить, и несколько секунд Рингил просто рассматривал темное, искаженное отражение своего сжатого ладонями лица, словно оно могло свариться и исчезнуть наравне с зыбкими дымками. Наконец он осторожно отодвинул кружку в сторону, наклонился вперед и, уткнувшись подбородком в сложенные руки, уставился в пустоту.

Тяжелые шаги обутых в сапоги ног. Он услышал их, и внезапно что-то — может быть, подхваченное в утреннем тумане ведьмовское прозрение или дар того призрачного смеха, что тронул его играючи, приглашая следовать за собой, — шепнуло ему, чего нужно ждать. Впрочем, возможно, то было остаточное действие крина, галлюцинаторный эффект, знакомый едва ли не всем, кто пользовался этим средством. Так или иначе, позднее уже протрезвевший Рингил никак не мог отделаться от ощущения открывшегося ему заранее знания, предчувствия будущего, пришедшего за мгновение до того, как шаги остановились и в дверном проеме возникли две темные фигуры. Он поднялся из-за стола с этим чувством, уже подготовленный, настороженный, собранный, но с той усталостью в движениях, что могла быть принята за покорность.

— А, Рингил! — Громкий голос Гингрена разлетелся по кухне, однако за добродушием, как шаг не в ногу, проскользнула фальшивая нотка. — Твоя мать сказала, что мы найдем тебя здесь.

— Она не ошиблась.

Секунду отец и сын смотрели друг на друга, словно сошедшиеся против воли дуэлянты. За те годы, что они не виделись, Гингрен слегка раздался в талии, черты лица немного расплылись и смазались — как от хорошей жизни, так и от бессонной ночи, — но в прочих отношениях остался, каким был всегда. Тот же неуступчивый взгляд, ни малейшего намека на сожаление. Сын тоже практически не изменился, как ни искал отец что-то новое. Впрочем, за те дни, что прошли после его возвращения, Гингрен особенно и не присматривался. Они, конечно, встречались в разных частях дома, но при каждой такой встрече либо один, либо другой разговаривал с кем-то третьим, и этот третий служил чем-то вроде прокладки, барьера, а в конечном счете и повода, чтобы ограничить общение кивком или несколькими ничего не значащими словами. Часы их активности совпадали не больше, чем раньше, полтора десятка лет назад, и никто в доме, включая Ишил, не видел смысла сводить отца и сына вместе, подтягивать друг к другу ближе, чем они определили сами.

Но сейчас…

И тут наконец причина открылась ему со всей ясностью, как нечто вывалившееся из лопнувшего по шву мешка. Тихий, незаметный, легкий на ногу, хотя годы уже посеребрили виски, в комнату вошел Мурмин Каад.

— Добрый день, мастер Рингил.

Рингил выпрямился.

— Ха! Кот заговорил.

Гингрен сразу понял, что означает сковавшая сына неподвижность, и поднял руку, предостерегая своего спутника.

— Верховный судья Каад пришел сюда по моему приглашению. Он хочет поговорить с тобой.

Рингил уперся взглядом в одну точку, смотрел строго перед собой.

— Пусть говорит.

После короткой заминки Гингрен кивнул. Каад шагнул к столу, осторожно вытащил из-под него грубо сколоченную табуретку и уселся с выражением насмешливого великодушия человека, согласного по такому случаю обойтись без подобающих его чину церемоний и даже без мягкого сиденья. Сев, он поправил одежду, положил руки на поцарапанную столешницу и сомкнул пальцы, на одном из которых красовался серебряный перстень с золотой вставкой и гербом канцелярии.

— Мне доставляет удовольствие, — начал он официальным тоном, — приветствовать возвратившегося в город одного из славнейших его сыновей.

— Я сказал, пусть говорит, а вылизывать мне задницу не надо. Выкладывай, с чем пришел.

— Рингил!

— Нет-нет, Гингрен, все в порядке. — Лицо Каада на мгновение омрачила тень гнева, но ее тут же вытеснила натянутая дипломатическая улыбка. — канцелярия и твой сын не всегда находили общий язык. Молодость все-таки не преступление.

— Ее сочли преступлением для Джелима Даснела. — Старый гнев всколыхнулся и осел под криновой пеной. — Насколько я помню.

Еще одна короткая пауза. За спиной Рингила отец возмущенно крякнул.

Каад снова натянул улыбочку.

— Насколько я помню, Джелим Даснел нарушил законы Трилейна и попрал нравственность. Вы, Рингил, сделали то же самое, как ни прискорбно напоминать об этом в вашем доме. Без примерного наказания было не обойтись. Мы обошлись одним.

Гнев снова зашипел, разогнал дурманную муть и выплеснулся ясной и чистой струей. Рингил подался к Кааду через стол.

— И что? Мне еще надо тебя благодарить? — прошептал он почти нежно.

Каад выдержал его взгляд.

— Да, думаю, надо. В тот день у Восточных ворот вполне могли бы стоять две клетки.

— Не вполне. Ты ведь и сам с этого кое-что поимел. Кто ты был такой? Обычный лизоблюд. Карьерист. Разве ты мог упустить такой жирный кусок, такой шанс присосаться к эскиатской сиське? — Рингил выдавил улыбочку — она расползлась по лицу будто кровавая рана. — Еще не насосался, малыш? Что тебе теперь надо?

На этот раз он его все-таки достал. Штормовое облако снова накрыло лицо Каада, но теперь не развеялось. Улыбка испарилась, вельможная маска пошла трещинками у глаз и в уголках рта, щеки потемнели от ярости, утаить которую было уже невозможно. Каад происходил из простой семьи, родители его жили у бухты, и знать, наблюдавшая за тем, как простолюдин карабкается по карьерной лестнице, никогда не скрывала своего презрения к нему. Чины и звания давались нелегко, вымученные улыбки и приглашения на приемы царапали до крови; сдержанное уважение со стороны трилейнской аристократии — о признании своим не было и речи — добывалось хитростью, холодным расчетом, заключаемыми на перспективу сделками и неспешным, скрытым от посторонних глаз накоплением власти.

В ухмылке Рингила Каад мог услышать треск воздвигавшихся им много лет подпорок, ощутить холодное, как ледяная вода, предостережение, понять, насколько все хрупко и шатко и что на некоем глубинном уровне, не имеющем никакого отношения ни к материальному богатству, ни к рангу, ничего не изменилось и не изменится. Да, его терпели, его принимали, однако для хозяев Трилейна он оставался чужаком, чернью.