Любовь в настоящем времени - Кэтрин Хайд

Стараясь хромать не так сильно, я отношу Леонарда на диван и укрываю одеялом.

— Что такое ты смотришь? — спрашивает он.

Понятия не имею, что там идет по телевизору.

По экрану шляется черно-белая мумия.

— Ужастик, — радуется Леонард. — Класс.

— Если я разрешу тебе посмотреть, ты будешь бояться?

— Эге. Наверное.

— Пару минут, не больше.

Кэхилл обосновался в углу рядом с птичьей клеткой и глядит в окно. Вид у него одинокий — словно он потерял лучшего друга.

— Если ты так считаешь, Кэхилл, — говорю, — почему ты не пришел ко мне и не сказал обо всем открыто, как сейчас? Вместо того чтобы отпускать шуточки перед сотрудниками.

— Я понимаю, — отвечает Кэхилл. — Теперь я все понимаю. Извини.

Мы молчим. Хроник самостоятельно забирается в клетку. Попка хватает клювом Кэхилла за рукав. Тот не замечает. Мумия опять возникает на экране, и Леонард закрывает очки руками.

— Так, — произносит Кэхилл. — Я еще у тебя работаю?

Странное дело: на какое-то мгновение в горле у меня появляется комок, словно я собираюсь зарыдать.

— Девять утра, — говорю. — Чтоб был как штык, а то уволю.

Кэхилл пожимает руку мне и Леонарду. Прощается. Уходит.

— Вы друзья? — спрашивает Леонард.

— Ну да. Конечно.

— Хоть вы и орете друг на друга?

— В этом-то и штука. Кричать друг на друга и оставаться друзьями могут только настоящие друзья.

— Ой, — говорит Леонард. — А я и не знал. Ведь у меня нет друзей. Только мама.

— Ну как тебе не стыдно, Леонард? Я — твой друг. И Кэхилл, и Ханна, и Графф. И Барб. И Хроник.

— Ух ты, — радуется он. — Ведь верно. У меня теперь масса друзей. Правда, Митч?

— Друзей у тебя просто немерено.

На следующее утро стучусь к миссис Моралес.

— Кто там? — слышится из замочной скважины.

— Митч Деверо. Ваш сосед. Хочу с вами поговорить насчет Перл.

— Думаю, на самом деле ее звали не так, — рассказывает миссис Моралес. — Пряталась девка от кого-то. Как-то ее полиция задержала. Она ехала на моей машине, и выяснилось, что у нее нет прав. Полицейские спрашивали меня, разрешала ли я ей садиться за руль, и сказали, как ее зовут. Перл непомню-кто. Но мне-то она назвала другую фамилию. Может, она и не заслуживала, но я старалась ее защитить. Такая хорошая девочка. Пусть даже она во что-то вляпалась. В такой чистоте квартиру содержала. Хорошо бы она вернулась. А то все уже грязью начинает зарастать.

Мы в комнате, которую миссис Моралес сдавала Перл и Леонарду.

— Уверен, она вернется. Я просто хотел забрать кое-какие вещи Леонарда.

— Дай-то бог, чтобы возвратилась. Все здесь сверкало-блестело. Из раковины кушать можно было.

Миссис Моралес затопала вниз по лестнице и пропала.

Я обошел квартирку. Подозреваю, изначально здесь было две спальни, которые потом незаконно перестроили в «студию» с кухонькой. Везде безукоризненная чистота. Ванны нет, только унитаз. В раковине, что ли, она Леонарда купала? А сама как мылась? Впрочем, стоп. Не мое дело.

Мне упорно казалось, что она вернется, и не хотелось слишком уж совать нос в чужие дела. Но тут мне припомнились слова Леонарда, что они собирались переезжать. В другой штат. В «Оррингтон», как он выразился.

Я прямо похолодел. Что, если Перл сбежала, бросив его? Не может быть. А вдруг? Но она ведь обожала его. А с другой стороны, я про ее жизнь ничегошеньки не знаю.

Я сложил в кучку две крошечные пижамы с длинными штанами, три рубашки, какие-то трусики и носочки. На детской кровати сидел плюшевый жираф.

Потом я открыл шкаф. Надо же было взглянуть.

На древних металлических вешалках висели два платья, поношенная блузка и пара джинсов. Поди знай, Перл оставила эти вещи или у нее больше ничего и не было.

Я стою у открытого окна кухни и разговариваю с птицей.

Вообще-то я завтракаю. Только свой тост я раскрошил и рассыпал крошки по подоконнику. Воробышек тут как тут. Покушай, птичка, вместе со мной. И я знаю: стоит мне чуть отойти от окна и тихонько сказать: «Приди ко мне, Перл, я здесь, Перл» — как воробей немедленно явится.

Я никогда не называл маму по имени. Для меня она была «ма» или «мама», как для всякого ребенка. Но после того, как она пропала, я стал обращаться к ней по имени, сам не знаю почему. Впрочем, имя Перл — особенное. В нем есть что-то от драгоценности, от сокровища. Оно всякий раз поражает и восхищает и играет на солнце. Как-то мы с Митчем были на берегу моря на закате, и волны бились о скалы, и брызги точно так же играли и переливались в лучах солнца, словно кто-то — наверное, Бог — горстями подбрасывал в воздух жемчужины. Просто чтобы посмотреть, как они будут сверкать. Сейчас я еще не вижу их хорошенько, но скоро Митч купит мне очки получше.

Впрочем, это неважно. Главное, вы меня поняли.

Кстати, мне кажется, что брызги — это тоже Перл.

В кухню входит Митч и спрашивает, что я делаю.

— Разговариваю с птицей, — отвечаю.

— Разговор складывается?

— Эге.

И тут Графф в другой комнате вопит:

— Твою мать!

И мы с Митчем одновременно произносим:

— Штраф-копилка.

В конторе делается тихо. Откуда-то из глубины появляется Графф, останавливается у большой стеклянной банки и принимается рыться в карманах.

— Чтоб тебя, — произносит Графф. — Тут никаких денег не хватит.

Все смеются. Только Графф мрачен. Ему предстоит положить в банку два доллара. Мы уже заработали на Граффе кучу денег. И она прирастает каждый день. Хоть все и стараются прикусить язычки и не транжирить средства зря.

Когда я перевожу взгляд на окно, воробей уже упорхнул. Ничего страшного. Перл приходит ко мне во всем. Пламя свечи, дождь, птички — это все Перл. И даже когда дождик перестает, или Митч задувает свечу, или птица улетает, мне кажется, она остается со мной.

Я полон ею. Это так замечательно.

— Сегодня придет одна дама, хочет проверить, хорошо ли тебе у нас.

Какая еще дама, интересно? И какого черта ей взбрело в голову, что мне у Митча плохо?

Митч говорит:

— Когда маленький мальчик живет без мамы, обязательно приходят люди, которые работают на правительство, и проверяют, все ли с ним в порядке. Эта дама должна решить, сможешь ли ты жить со мной. Если тебе здесь хорошо, так ей и скажи.