Обречённая - Тери Терри

– Может, останемся сегодня дома?

Папа пристально на меня взглянул.

– Моя умница, малютка Ава не хочет идти в школу? Удивительно.

– Я чувствую себя не в своей тарелке от всего произошедшего… и происходящего.

– Сохраняй спокойствие и продолжай в том же духе – слова из прошлого, но что еще остается? – Папа встает и, наклонившись, целует меня в лоб. – Я не настаиваю, можешь остаться дома.

Но тут я вспомнила сообщение Сэм: «Увидимся завтра».

– Нет, ты прав. Пойдем.

– Вот теперь я тебя узнаю.

Мы сели в машину, но, прежде чем тронуться, папа еще некоторое время слушал радио, подбирая лучший маршрут. Сначала мы не заметили ничего странного – те же привычные улицы. Только у людей поменялась походка, изменилось выражение лиц, всюду раздавались торопливые шепотки.

Потом я стала замечать граффити. Наш район всегда разрисован, но теперь в неожиданных уголках, на стенах, даже на тротуарах появилась свежая красная краска, и везде одна надпись: «Власть А2 навсегда». Вчера этого не было. Внутри меня все похолодело: неужели вчера в протест вмешались А2?

Повсюду непривычно много полицейских, и почти на каждой улице нам встречаются патрульные машины. Горизонт затянуло дымом – в новостях говорили о пожарах.

Мы едва ползем в густом потоке машин: сдвинулись, остановились, снова чуть проехали. Впереди горит «красный».

– Я могу отсюда добраться на метро, – предлагаю я. Здесь, за углом, как раз станция подземки.

– Нет, я тебя довезу. Не уверен, что приедем вовремя, но…

Он резко замолчал, повернул голову налево, и я проследила за его взглядом. Люди с криками выбегали из подземки.

Вдруг земля под нами вздрогнула и затряслась.

– Из машины! – закричал отец. Мы открыли двери и побежали.

Мне хочется схватить папу, встряхнуть его и закричать, чтобы он выслушал. Но я будто онемела.

Это игра: мы желаем друг другу доброго утра, передаем тосты и вместе садимся в машину. По пути в Вестминстер папа планирует высадить меня у школы – наверное, хочет убедиться, что я больше не совершу ошибок.

Мы выезжаем из дома.

– Вчера я забыл тебе сказать, – говорит папа. Забыл или просто отвлекся, когда дочь притащил домой правительственный агент? – Я узнал кое-что о матери твоей подруги Авы. Это целая история.

Я внимательно жду продолжения.

– Что там?

– И, боюсь, не самая счастливая. В медицинских записях значится, что у нее была злокачественная опухоль – она умирала. Вероятно, поэтому и уехала.

Дыхание перехватило. У мамы Авы был рак? Бедняжка Ава.

– Но как болезнь связана с отъездом?

– Все случилось в День расставаний: евры решали остаться или уехать, пока границы не закрыли. Но, по новым правилам, все, кто оставался, обязаны были заново получить гражданство, а вместе с ним и все права и привилегии. Но до получения гражданства бесплатная медицинская помощь не полагалась. Думаю, в этом причина отъезда.

– Ава не знала, я уверена. Почему родители скрыли это?

– Иногда родители скрывают от детей правду, чтобы защитить их. – Он посмотрел на меня, будто хотел этим что-то сказать, но я не обратила внимания.

Как рассказать Аве? Стоит ли вообще рассказывать? Для нее нет ничего хуже неизвестности, но нужна ли такая правда?

Я смотрю в окно. Движение все замедляется и, наконец, останавливается.

Впереди горит «красный».

По тротуарам на работу и учебу спешат люди, и, наблюдая за ними, я размышляю: может, кто-то из них вчера тоже участвовал в протесте?

И вдруг толпа заволновалась. Все взгляды обратились в одну сторону. Лица наполнились ужасом.

Люди с криками срываются с мест.

Папа спрашивает водителя, что происходит, а я отчаянно пытаюсь разглядеть. Люди бросаются врассыпную. Под ногами у них мелькают размытые красные буквы.

Толпа рассеивается и отчетливо проступает надпись. Граффити «Власть А2 навсегда».

– Увези нас! – велит папа водителю. Но как? Со всех сторон нас обступили машины. И тут мы ее видим. Толпа расступается перед девушкой. Она одета в школьную форму и широко улыбается, но поверх одежды накинуто вовсе не пальто. И я не верю собственным глазам. Провода, электроника – это массивный пояс смертника.

Она что-то сжимает в руке.

– Всем лечь! – приказывает голос. И секундой позже раздается выстрел, и я замечаю женщину-полицейского, которая держит оружие. Девушка запрокидывает лицо… алое… алое, как краска….

А потом… потом…

ВСПЫШКА.

ГРОХОТ.

ЯРОСТЬ.

Я держу папу.

Он кашляет и пытается что-то сказать.

Кажется, «прости».

– Тише, – велю я. – Это все не важно.

– Я… я так ошибся. Прости меня. – Он судорожно дышит и кашляет, захлебываясь кровью. В уголке рта алые пузыри. Кажется, он хочет сказать: «Люблю тебя».

– Я тоже тебя люблю, папа, – шепчу я. Он замолкает и затихает. Становится бездвижным, и я плачу.

Появляются врачи. Они пытаются оторвать меня от папы, но понимают, что опоздали. Всюду крики боли и страданий. Другим людям тоже требуется помощь, и врачи уходят.

Мы бежали, как и все вокруг, подальше от эпицентра взрыва и дыма, который поднимался из подземки. Но на углу столкнулись с ним. С парнем, на котором был надет пояс. Пояс смертника.

Отец повалил меня на землю и прикрыл собой. И этим спас.

Отца больше нет, но я не выпускаю его из объятий. Больше я сделать ничего не могу.

Почему время замедляется, когда случается что-то плохое? Не для того ли, чтобы мы запомнили и запечатлели в памяти каждую деталь и потом без конца переживали случившееся?