Желтая гора - Галина Миленина

Один день она трудилась в мастерской, на следующий вышивала в одиночестве на террасе. Но такая творческая работа, похожая на трудотерапию в психиатрической больнице, была приятная, успокаивающе-убаюкивающая, даже и не работа вовсе, но ей не приносила облегчения. И Марина поняла, что сейчас ей хотелось тяжелой, черной работы-наказания, до седьмого пота.

Матушка удивленно выслушала ее просьбу, но удержалась от комментариев. Объяснила, что в монастырском огороде и в птичнике трудятся монахи из мужской половины монастыря. Так что из грязной – газоны с цветами, мытье полов и кухня. Марина выбрала полы.

Она усердно скребла, вычищала, вымывала все уголки помещений, как будто отмывала себя, свое вывалянное в грязи тело. С волнением вошла в зал, уставленный иконами, где они совершали свои молитвы, для этого зала, матушка предупредила, даже инвентарь был особый.

После тяжелой работы тело ныло и болело, зато на душе стало светлее. В голове кроме молитв ничего и, засыпая, повторялись и кружились слова: «Жизнодателя Бога рождшая, умершвлена мя страстьми оживи, Яже Свет невечерний рождшая, душу мою ослепшую просвети!»

Когда отмывать уже было нечего, Марина пошла работать в мастерские. Ей дали украшать икону Богородицы «Утоли моя печали». Работали в абсолютной тишине, сосредоточенно, время пролетало незаметно. И Марина снова поймала себя на мысли, что за долгие годы она находится здесь и сейчас, а не в прошлом или в будущем, как обычно, в своих мыслях. Это была прекрасная возможность для «уборки мусора в голове».

В субботу гостья стояла вместе со всеми монашками в монастырской церкви. Церковь была из двух помещений – в основном, большом помещении, где был устроен алтарь и, шла служба, молились монахи, а в небольшой, примыкающей к нему комнате – монашки. Была и отдельная комната-исповедальня. В воскресенье после утренней все по очереди исповедовались и шли к причастию. Перед исповедью каждая монашка поворачивалась к остальным, кланялась и просила прощения. У каждой в руке свернутый лист бумаги.

Марина поинтересовалась у матушки: «Что у них в руках»? Та ответила: «Список грехов. Ты когда войдешь туда, у тебя сразу в голове пустота, так дьявол тебя морочит, отводит от раскаяния, чтоб ты забыла все свои грехи и не покаялась».

Марина удивилась, какие у монашек грехи? Трудятся тихо за высокими стенами монастыря да молятся. Оказывается, есть.

Гостья замечала все тонкости внутренних отношений монашек, как они общались, как соблюдалась субординация. И если ее кто-то нарушал, попадал под «раздачу». Однажды матушка выговаривала старой монашке, которая вперед нее метнулась за благословением к вошедшему владыке.

Все женщины были преклонного возраста, прожившие большую часть своей жизни в миру и на склоне лет нашедшие приют «у Бога за пазухой». Все, кроме одной юной особы. Эта девушка вызывала большую симпатию у Марины. Несмотря на то что она жила в монастыре меньше всех, всего четыре года, она была, по мнению Марины, настоящей монашкой. Девушка в юном возрасте, в самом начале жизненного пути сознательно отреклась от мира и всех его прелестей в пользу будущей вечной жизни. София – так звали теперь монашку, окончила музыкальную школу, думала о шоу-бизнесе и даже ездила в Москву для поступления в консерваторию, куда ее пригласил отец и обещал помочь, но обуреваемая ревностью мать, разведенная с отцом много лет, и вырастившая девочку одна, воспротивилась и забрала дочь домой. Дома девушка стала ходить в церковь против воли матери, не желавшей понять ее чувства. А мать решила, что София принимает наркотики, и силой отвезла ее на обследование. После обследования мать даже не подумала попросить у нее прощения за причиненную травму, и София, улучив момент, «выкрала» у матери свой паспорт и сбежала из дома. Решив уехать первым же автобусом в любом направлении, она направилась к автовокзалу. В дверях столкнулась с монашкой. И обратилась к ней с вопросом, как попасть в монастырь. Вероятно, это был самый кратчайший путь из многих, какими люди приходили навсегда к Богу. Хотя начался он, видимо, задолго до этой встречи. И все-таки, даже в этом случае, девушка пришла к Богу не от любви, а от беды…

София была всегда в хорошем настроении и выглядела довольной всем, что происходит вокруг. Кроме искреннего желания прилежно служить, у юной монашки был еще и стимул – в овальном праздничном зале, окна которого выходили на лужайку с розами, между кадками с комнатными растениями стояло фортепиано. И матушка награждала девушку за прилежное поведение – разрешала играть для себя или случившимся гостям.

В прошлый свой приезд Марина сидела в этом зале за чашкой чая, слушала Лунную сонату в исполнении Софии. Матушка Марфа, сидящая рядом, не скрывала своей гордости: «Вот какие девушки служат в нашем монастыре!»

Теперь с удивлением посматривала в сторону Марины, не вздумает ли та остаться? И что же за причина привела ее сюда пожить? Посматривала, но первое время молчала, а потом не выдержала, поинтересовалась.

Гостья ответила уклончиво: дескать, давно хотела и время удачное…

Шли дни в однообразном повторении. Уставшая за день от большого объема физической работы, от долгого неподвижного стояния, Марина не могла сразу уснуть. Долгими часами, иногда до рассвета, лежала в своей келье и думала, мысленно перебирая события своей жизни. Иногда ее тянуло к окну, и она смотрела на светящиеся купола, пока не истает последняя звездочка и небо зарозовеет на востоке. Однажды случилось странное, мистическое. Закрыв глаза, уже погружаясь в сон, вдруг ясно почувствовала чье-то присутствие, резко повернулась к двери – на пороге стоял монах и смотрел на нее строго. Тряхнула головой, и видение исчезло, заснула без страха. Утром думала над происшествием. Но не решилась никому озвучить.

Перед медовым Спасом матушка дала ей задание – резать соты с медом и упаковывать в маленькие бумажные цветные коробочки – угощения на праздник прихожанам. Марина полдня провела в трапезной в одиночестве, под монотонное тиканье настенных часов, за примитивной работой и уже заканчивала, когда вошла одна из монашек и, взглянув на Марину, внезапно остановилась, инстинктивно прижав руки ко рту и вытаращив в испуге глаза. Марина сама испугалась ее реакции и обернулась, готовая увидеть за своей спиной нечто ужасное, вроде черта с рогами. Но за ней никого не было.

– Что с вами? – спросила она, продолжая по инерции счищать остатки меда и воска с ножа, собирая крошки со стола и отправляя их в рот.

– Вот! – взмахнула руками монашка на нее, расширив в ужасе еще больше глаза. – Нельзя до праздника есть мед! Грех великий!

– А, – растерялась Марина, – не знала. У меня о грехе другие представления. Простите.

– Что вы, что вы! – зажестикулировала та руками. – Я не Бог, чтобы прощать, вам теперь на исповеди надо в этом обязательно признаться!

– Обязательно признаюсь. Если бы это был мой самый большой грех!

«Теперь ясно, откуда берутся их длинные списки, при таком раскладе тут не грех забыть все эти «великие» грехи».

В воскресенье в день Серафима Саровского ранним утром монашки шли в церковь на службу. На игуменье был праздничный головной убор – высокий клобук и ряса с широченными рукавами. Она возглавляла черный клин – шла несколько впереди, за нею, двумя расходящимися шеренгами, остальные. Шли гордо, спины прямые, шаг энергичный, длинные рясы развеваются на ветру. И такую мощь, исходящую от монахинь, почувствовала Марина и словно сама стала сильнее!