Зима мира - Кен Фоллетт

«Ноябрьские предатели» – это была любимая, заезженная тема Гитлера. Потом его речь приняла новое направление: он заговорил о церкви и о том, какое важное место занимает христианство в Германии. Это была необычная для него тема, и его слова явно были предназначены Партии Центра, от голосов которой сегодня зависел результат. Он сказал, что видит две главные конфессии, протестантов и католиков, как два наиважнейших фактора для возрождения нации. Нацистское правительство не станет ущемлять их права.

Генрих бросил на Ллойда торжествующий взгляд.

– И все же на вашем месте я бы заручился письменным документом, – шепнул Ллойд.

К главной теме своего выступления Гитлер подошел через два с половиной часа.

Закончил он недвусмысленной угрозой:

– В случае сообщения, что акт не принят, – что означало бы объявление о сопротивлении – правительство националистического восстания намерено и готово действовать! – он многозначительно помолчал, давая слушателям осознать его мысль: голосование против акта будет рассматриваться как неповиновение. Затем усилил нажим: – Сейчас, господа, вы сами принимаете решение, мир у нас будет или война!

Он сел под гром аплодисментов делегатов от партии национал-социалистов, и объявили перерыв.

Генрих был в восторженном расположении духа, Ллойд – в угнетенном. Они разошлись в разные стороны: сейчас их партии проведут последние отчаянные обсуждения.

У социал-демократов царило уныние. Следующим в зале заседаний должен был выступать их лидер Вельс, но что он мог сказать? Несколько депутатов считали, что если он начнет критиковать Гитлера, то не выйдет из этого здания живым. Они опасались и за собственные жизни. На миг Ллойда охватил леденящий страх при мысли: если убьют депутатов, то что же будет с их помощниками?

Вельс сообщил, что у него в кармане жилета есть капсула цианистого калия. Если его арестуют, он покончит жизнь самоубийством, чтобы избежать пыток. Ллойд пришел в ужас. Вельс был избранным представителем, а был вынужден вести себя как какой-то преступник.

Этот день у Ллойда начался с напрасных ожиданий. Он считал «Акт о полномочиях» сумасшедшей идеей, у которой не было ни малейшей возможности реализоваться. А сейчас он видел, что множество людей уверены, что сегодня этот акт будет претворен в жизнь. Он оценил положение совершенно неправильно.

Неужели он также не прав, считая, что ничего подобного не может случиться в его родной стране? Может быть, он обманывает себя?

Кто-то спросил о католиках, приняли ли они окончательное решение. Ллойд встал.

– Я узнаю, – сказал он. Вышел из аудтории и помчался к залу собраний Партии Центра. Как и прежде, он сунул голову в дверь и поманил Генриха в коридор.

– Брюнинг и Эрсинг колеблются, – сказал Генрих.

У Ллойда упало сердце. Эрсинг был у католиков профсоюзным лидером.

– Как может профсоюзный деятель допустить саму мысль о том, чтобы голосовать за этот закон? – сказал он.

– Каас говорит, что отечество в опасности. Все думают, что если не принять этот акт, то начнется кровавая анархия.

– Если принять его – начнется кровавая тирания.

– А что у вас?

– Наши думают, что если они проголосуют против, то их всех перестреляют. Но все равно они будут голосовать против.

Генрих вернулся в зал, а Ллойд отправился к социал-демок-ратам.

– Слабеют самые стойкие, – сказал он Вальтеру и его коллегам. – Боятся, что, если Акт не будет принят, начнется гражданская война.

Уныние стало еще беспросветнее.

В шесть часов все вернулись в зал заседаний.

Первым выступал Вельс. Он говорил спокойно, рассудительно и без эмоций. Он подчеркнул, что в демократической республике жизнь немцев в целом стала хорошей, принеся свободу выбора и социальное благополучие, а также восстановление Германии в качестве полноправного члена мирового сообщества.

Ллойд заметил, что Гитлер записывает.

В конце речи Вельс отважно заявил, что остается верен идеалам человечности и справедливости, свободы и социализма.

– Никакой закон о полномочиях не дает вам права уничтожать идеи, которые остаются вечными и нерушимыми, – сказал он, собравшись с духом: нацисты начали смеяться и улюлюкать.

Социал-демократы захлопали, но в шуме их совсем не было слышно.

– Мы приветствуем преследуемых и угнетаемых! – вскричал Вельс. – Мы приветствуем наших товарищей по рейху. Их верность и упорство достойны восхищения!

За хохотом и выкриками нацистов Ллойд едва разобрал его слова.

– Их мужество и убежденность, их несгибаемый оптимизм являются залогом светлого будущего!

Под свист и издевательские крики он сел.

«Будет ли от этой речи какой-нибудь толк?» – подумал Ллойд.

После Вельса снова заговорил Гитлер. Теперь его тон изменился. Ллойд понял, что предыдущая речь была для канцлера лишь разминкой. Его голос был громче, фразы – более категоричными, интонации – крайне надменными. Правой рукой он все время активно жестикулировал: указывал пальцем, стучал, грозил кулаком, прикладывал ладонь к сердцу, проводил по воздуху рукой, словно отметая все возражения. Каждую пламенную фразу сторонники встречали бурей восторга. Каждое предложение выражало одно чувство: дикую, всепоглощающую, смертоносную ярость.

И еще Гитлер вел себя уверенно. Он заявил, что им не было нужды выносить Акт о полномочиях на голосование.

– Сегодня мы обращаемся к Германскому рейхстагу, чтобы получить то, что мы и так взяли бы! – насмешливо сообщил он.

Генрих обеспокоенно вышел из ложи. Через минуту Ллойд увидел его внизу, среди депутатов, он шептал что-то на ухо отцу.

Когда он вернулся на балкон, вид у него был потрясенный.

– Вы получили письменные гарантии? – спросил Ллойд.

– Документ сейчас печатают, – ответил Генрих, избегая его взгляда.

Заканчивая речь, Гитлер облил презрением социал-демократов. Их голоса ему были не нужны.

– Германия станет свободной, – прокричал он, – но не благодаря вам!

Лидеры остальных партий говорили кратко. Каждый казался сломленным. Прелат Каас сказал, что Партия Центра поддерживает законопроект. Остальные последовали его примеру. Никто, кроме социал-демократов, не впал в немилость.

Объявили результат голосования, и нацисты разразились дикими ликующими воплями.

Ллойд был поражен. Он увидел, как власть была отобрана неприкрытой грубой силой, и зрелище было отвратительно.

Он вышел из ложи, не сказав Генриху ни слова.

Ллойд нашел Вальтера в вестибюле – тот плакал. Он промокал лицо большим белым платком, но слезы все текли. Ллойд никогда не видел, чтобы мужчина так плакал, разве что на похоронах.