Что ты видишь сейчас? - Силла Науман

— Что ты имеешь в виду? — не поняла Анна, и отец несколько секунд молча смотрел на дочь, словно изучая ее, потом сказал, что некоторые события и вещи, в которых на первый взгляд нет ничего особенного, имеют свойство повторяться.

— Я вижу вас, — пояснил он, — вижу ваших детей. Вы отдыхаете на природе, купаетесь и играете внизу у скал. Или приходите вечером и просите меня растопить баню. Я слышу ваши голоса, различаю голос каждого.

— Ну да, мы ведь постоянно мерзли, — припомнила Анна, но ее ирония не задела его. Отец продолжал говорить о скалах и многочисленных лодках под названием «Катрин», которые сменяли друг друга в течение нескольких лет, о плавании куда-то на Руссен.

— Это подводные скалы, — объяснила Анна, кинув на меня быстрый взгляд, — на них можно стоять, вернее, балансировать над водой. Говорят, там село на мель множество кораблей, пока не появились точные морские карты и корабли не стали огибать остров с другой стороны. — Она улыбнулась мне загадочной улыбкой, которая могла означать что угодно. — Когда корабли садились на мель в Руссене, люди на острове совершенно не волновались. Они ждали темноты, тихо подплывали к большим судам и брали все, что хотели, и команда ничего не замечала. А утром они возвращались и как ни в чем не бывало помогали снимать корабли с мели. — Анна рассмеялась и посмотрела на отца. Он улыбнулся ей в ответ. Пришло время историй о морях и островах.

— Ты знаешь, что Ингвар до сих пор вывешивает флаги на твой день рождения? — Отец снова улыбнулся дочери. — Ни разу не забыл и не ошибся.

Уголки ее губ дрогнули, но она ничего не сказала, и в этот момент внесли десерт: чернику со сливками и сахаром в маленьких чашках в синий цветочек. Ингрид сказала, что они недавно собрали на острове пятилитровое ведерко черники.

Отец Анны отвел взгляд от обеденного стола и посмотрел в окно. Мне стало интересно, кого он там видит. Я завидовал его фантазиям, суете в его доме и событиям, возникавшим в его памяти. Мне казалось великим счастьем собрать пять литров черники вместе с женой. Меня восхищало, что у них с Ингрид было пятеро детей и что им удалось создать такую большую семью. Мы с отцом всегда жили вдвоем, и мне казалось немыслимым выносить присутствие такого количества людей рядом. Я привык к одиночеству и не понимал, как можно жить иначе. Глубоко внутри меня таился постоянный страх, что я не смогу обеспечить свою семью.

Анна с матерью мыли посуду, звенели ложки, слышались их голоса и тихий смех. На море было неспокойно. Тяжелые свинцовые облака заволокли горизонт. Стало прохладнее, холод, казалось, поднимался снизу, от деревянного пола, пронимая ноги…

И тут неожиданно отец Анны начал рассказывать. Сказал, что подумал над моим вопросом в прошлый приезд. Тогда он меня не совсем понял. Должно быть, он воспринял мой вопрос о его работе как дежурную попытку завести беседу.

— Да, твой вопрос о том, что тогда случилось, — сказал он, и я не стал возражать. — Это была бомба, — он смотрел прямо на меня, — взрыв… один человек погиб… Больше мы ничего не знали. Когда поступила информация… его ноги торчали из-под лестницы. — Глубоко вздохнув, отец Анны продолжил: — Кто-то забаррикадировался внутри… Никто не знал, кто это… но все подозревали… Немцы тогда пугали всех… Мы ждали самого худшего.

Он возвращался домой, когда его вызвали.

Через час пришел приказ, что он будет докладывать в правительственную канцелярию. Тогда он впервые пообщался с министром юстиции.

— Это был Гейер… Гейер… Он говорил на сконском диалекте… прямо как моя мать… — Хозяин дома понизил голос, взгляд его устремился вдаль. — Та ночь была настоящим адом… я испугался, по-настоящему испугался… Черт, я никогда не чувствовал такого.

Его голос изменился, слова стали неразборчивыми. Однако рассказ его оказался простым и очень откровенным, без кровавых подробностей, за исключением описания погибшего мужчины. Раз за разом он возвращался к его изуродованным ногам, к тому, что они не смогли вытащить тело целиком и увезти с места взрыва. Снова и снова рассказывал о своем странном страхе. Отец Анны не боялся за свою жизнь или жизнь подчиненных. Он говорил о другом, я даже поначалу не понял, о чем именно. Он сказал, что в тот момент к нему пришло понимание природы страха.

Вошла Анна, и он быстро встал, пожелав нам доброй ночи, поцеловал в щеку дочь и Ингрид, у которой был уставший вид. Удивительно, но Анна совсем не походила на своих родителей, в ней не было практически ничего от них. И с братьями и сестрами общим у нее оказался только цвет волос.

Все на этом острове представлялось мне старомодным, отставшим от времени. Стены родительского дома Анны были сделаны из тонких досок, обои, наклеенные прямо на них, выцвели, и морской ветер задувал в щели так, что дрожало пламя свечей. По рассказам Анны, по ночам лунный свет бывал очень ярким и пробивался через отверстия от гвоздей в стенах. Маленькие лучики маяками освещали темноту. Анна лежала в желтой комнате вместе с Моникой и смотрела на эти ровные лучики.

Отец Анны наполнил стакан и сказал:

— Тогда эти фотографии были повсюду… Банда Баадера — Майнхоф, ты наверняка слышал… Их бесстрастные лица западали в самую душу, и казалось, что сейчас, именно сейчас может случиться все, что угодно… Это было ужасно… страх, который разрушает веру в человека.

Тихо, едва слышно, он сказал, что их фотографии пугали даже после ареста всех членов банды, даже после смерти бандитов.

— Под конец я боялся уже всего… Звуков за окном или в коридоре… телефонных звонков… незнакомцев на улицах… особенно женщин… Майнхоф и Энсслин… Ты знаешь, она ведь была дочерью священника… уму непостижимо, что этим занимались женщины, а у Майнхоф были близнецы, две дочки, которых она бросила и ушла в банду.

Он беспомощно развел руки.

— Невозможно оставаться прежним, когда видишь такие фотографии. Когда познаешь их суть, не доверяешь больше никому… даже самому себе…

Старик умолк и опять посмотрел в окно. Не думаю, чтобы он видел в тот момент что-нибудь, кроме темнеющего неба и приближающегося с горизонта шторма.

— Вот так было, когда я увольнялся. Страх сделал меня совершенно непредсказуемым… он изменил меня. — Отец Анны вжался в стул. Я видел, как дрожит его рука на столе. — Я попросил перевести меня в другое отделение. Ингрид думала, что я получил повышение, но это было не так. Я участвовал в следствии и получил прибавку к зарплате, что тоже, конечно, немаловажно. Но я не мог продолжать заниматься тем, что делал раньше. Ингрид до сих пор не знает ничего об этом, дети тоже… Я никогда даже не пытался им объяснить.

Керосиновая лампа отбрасывала на нас причудливые тени, старик опять смотрел на море. Посреди разговора он встал и включил радио. Монотонный женский голос сообщал прогноз погоды в морских районах и прервал нашу беседу. Потом он сел и сказал, что погода переменится. Тогда мне показалось невозможным, что солнце может уйти за облака, а спокойное теплое море будет вздыматься угрожающими волнами. Но старик оказался прав. Пришла буря, и, когда мы проснулись на следующее утро, в доме было сыро и холодно, а море бесновалось. Анна сразу замерзла, и мы решили уехать первым же паромом.