Екатерина Воронина - Анатолий Наумович Рыбаков

окружающих ее людей. Обаяние девушки сменилось обаянием молодой женщины, может быть, еще в большей степени покоряющим людей. Катю уже не смущали взгляды, которые бросали на нее мужчины, — она была защищена от них своей любовью.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Николай Ермаков приехал в Горький в июне. Он был контужен в голову и демобилизован.

Они с Соней жили в больших корпусах нового, перед войной построенного портового поселка в пустой и еще не обжитой квартире. Катя не почувствовала в ней ни праздничности, ни той милой неустроенности, которая должна быть у молодоженов. Уже вечерело, но они не зажигали света. В комнате стоял тот вечерний полумрак, когда за окном еще чувствуются последние отблески солнца, улица еще шумит дневным шумом, а в комнате темно.

— Мать наша на работе, вот и сидим одни, — сказала Соня, с улыбкой поднимаясь навстречу Кате.

Николай, в пропотевшей гимнастерке и грубых сапогах, по-солдатски стриженный и обветренный, выглядел одним из тех рядовых пехоты, которых Катя хорошо знала по госпиталю. Он нервно подергивал большой стриженой головой, проводил по ней обеими руками от лба к затылку, точно приглаживая отсутствующие волосы, и Катя подумала, что он действительно тяжело болен и Соне нелегко придется… Его молчаливость, угрюмость тоже казались последствиями контузии.

Но Соня была, как всегда, беленькая, хорошенькая, оживленная.

— Сейчас мы тебя угостим, — сказала она, застилая стол скатертью, — уж извини, без вина. Николаю нельзя — так я решила: никакого дома не держать.

— Для гостей можно бы, — заметил Николай.

— Вот пусть она скажет. Правда, Катя? Ведь ты медицинский работник.

— Если уж не пить, то ни одной капли, а иначе и не стоит воздерживаться, — подтвердила Катя.

— Вот видишь, Коля, — сказала Соня, — значит, так и решили: год продержаться, как врач сказал, а потом сколько хочешь!

— Тогда наверстаю, — усмехнулся Николай.

— Я так давно не была в этом районе, — сказала Катя, — даже удивительно стало, когда проходила: порт, причалы, краны.

Припадая грудью к столу, Николай провал ладонью по голове.

— Вот и я тоже. Вышел с вокзала, сел в трамвай, смотрю — ну точно не было этих трех лет. И порт, и краны, и землечерпалки… И милиционер на том же месте. И народ на пляже. И мостик к пляжу через Воложку все такой же, качается, того и гляди все в воду попадают.

— Расскажи, как ты с соседкой опростоволосился, — засмеялась Соня.

Николай раздраженно махнул рукой.

— Так уж опростоволосился, — Соня сделала вид, что не замечает его раздражения, — соседскую девчонку не узнал. Оставил девчонкой, а застал барышней.

— Люди, конечно, изменились, а город все тот же, — сказала Катя. — Вы из каких мест приехали, Николай?

— Всюду побывал. Сейчас из Польши.

— Как там, интересно?

— Чего ж, люди как люди. Рабочий человек — он всюду рабочий человек. Его от нашего только что по фуражке отличишь, честное слово. Да и крестьянина от нашего колхозника — только что по одежде. И лица такие же… Конечно, другое дело — буржуазия. Видел я одного пана. Худой, в шляпе, в очках. Думаю, профессор. А он, оказывается, на лотке торгует. Может, думаю, это по случаю войны. Оказывается, нет. Раньше имел лавочку, теперь лоток. Мы у них на квартире стояли. И образование имеет, а торговать выгоднее. Вот тебе, думаю, профессор — медяки за прилавком считает. И на это жизнь уходит.

Катя вдруг мысленно сравнила Николая с Мостовым. Конечно, Николай не такой красивый, не такой образованный и блестящий. Но что-то есть в нем крепкое, надежное, основательное. Чем-то он больше похож на тех людей, которых она знала, — настоящий волжский грузчик, портовик… Она спросила:

— Теперь обратно на кран?

— Отгуляю положенный месяц — и на работу.

— Будем на одном кране, — рассмеялась Соня.

— Поступлю под начальство жены, — впервые улыбнулся Николай. — Они-то теперь вперед ушли… Хвастается, за сутки теплоход разгружают.

— За сутки не за сутки, а за трое суток разгружаем. Раньше-то неделями стояли.

— Заставила война подтянуться, — сказал Николай.

Соня проводила Катю к трамваю.

— Знаешь, Катя, я такая счастливая, такая счастливая! — Она взяла подругу под руку. — Ведь он очень хороший, Николай, но больной. Он и раньше был раздражительный, и такая у него была привычка: «Я ведь говорил», «Я так и знал», — а теперь контузия. У него, бывает, так голова болит, так болит! Лучше бы у меня болела…

— А что врач говорит?

— Говорит: год — только один год! — прожить спокойно, нормально, ну и питание, конечно, не пить, не курить. И будет совсем здоров. И знаешь, Катя, — Соня прижала руки к груди, — я обязательно его вылечу. Все буду делать. Пусть он меня возненавидит за это, а все равно я его вылечу.

— Не беспокойся — он тебя никогда не возненавидит. Он тебя любит.

— Он делает вид, что ворчит, а на самом деле боится меня, честное слово, — оживилась Соня. — Ты заметила, про соседскую девочку? Махнул рукой! Я ему уж сколько раз говорила: «Зачем раздражаешься по пустякам? Ну сказала про соседку, разве стоит из-за этого здоровье терять?» Вот он махнул рукой, а приду, он скажет: «Я, мол, про девчонку это просто так рукой махнул, ты не обижайся». А я ему скажу: «Когда это ты рукой махнул? Я и не заметила даже»… Да, я хотела тебе сказать, только при Николае боялась — расстроится он.

— Что такое?

— Женя Кулагин убит, — тихо проговорила Соня. Катя остановилась.

— Откуда ты знаешь?

— Мне из части товарищи его написали: не вернулся из разведки. Значит, убит… Совсем недавно получила от него письмо, такое хорошее… О Николае спрашивал, беспокоился.

— Я была несправедлива к нему… — сказала Катя.

— Нет, — запротестовала Соня, — тогда Женя был не прав.

— Да нет, я вообще, — грустно сказала Катя.

Соня заглянула ей в глаза.

— Ты что, Катя, что с тобой? У тебя что-нибудь случилось?

— Нет, ничего.

— Твой-то пишет?

Катя отвернулась.

— Пишет…

— Ты, Катюша, об этом не беспокойся, — сочувственно сказала Соня. — Я от Николая иногда месяцами писем не получала. Ведь армия…

— Да я и не беспокоюсь, — засмеялась Катя. — Неужели я не понимаю… Ну, пока. — Они поцеловались. — Он у тебя хороший, Николай, а ты еще лучше.

Катя писала Мостовому каждый день. Но его письма приходили все реже. Катя понимала — армия идет вперед, нет времени, да и ее письма подолгу разыскивают его.

Но летом его письма стали совсем другими — редкими, короткими, торопливыми. Слова были те же, но что-то изменилось, а что — она и сама не могла понять. А в июне и