Каменная подстилка - Маргарет Этвуд

Давно прошли те дни, когда Джорри создавала знойный, цыганский образ, со склонностью к ярким африканским тканям и экзотической бижутерии – тогда она могла надеть что стукнет в голову, и ей все шло. Она утратила этот навык, хотя и сохранила пристрастие к яркому и экзотическому. Тина всегда подмывало сказать ей, что она старуха, а косит под молоденькую, но он так и не сказал. Он сдерживался изо всех сил и говорил ей это о других женщинах, чтобы рассмешить.

Обычно ему удается удержать ее от наиболее рискованных шагов, ведущих в пропасть. Самым памятным был эпизод с кольцом в носу, еще в девяностых; тогда она явилась прямо с этой чудовищной штуковиной, безо всякого предупреждения, и в упор спросила Тина, что он думает. Он был вынужден стиснуть зубы и промолчать, только лицемерно покивал и пробормотал что-то. Она сама избавилась от этой безвкусной побрякушки – после первой же простуды, когда носовой платок зацепился за кольцо и она чуть не оторвала себе полноздри.

Потом замаячила другая угроза – Джорри захотела сделать пирсинг языка, но, к счастью, сначала посоветовалась с Тином. Что он тогда сказал? «Ты хочешь, чтобы твой рот выглядел как куртка байкера?» Наверно, нет: слишком велик риск, что она ответила бы «да». Конечно, он не стал ей говорить, что большинство мужчин воспримет это как объявление: «Делаю минет». Ее это скорее подстегнуло бы. Может, он предупредил ее о медицинских осложнениях – о том, что можно умереть от заражения крови? Подобного рода предупреждения на нее не действуют, наоборот – она воспринимает их как вызов: она просто обязана доказать, что ее превосходная иммунная система раздавит в пыль любого микроба, которого вышлет против нее невидимый мир.

Скорее всего, он сказал: «Ты будешь разговаривать, как Даффи Дак, и еще у тебя будут лететь слюни изо рта. По-моему, это непривлекательно. К тому же мода на пирсинг языка давно прошла. Теперь его делают только биржевые брокеры». Это ее, по крайней мере, рассмешило бы.

Самое главное – не переборщить. Надави, и она начнет давить в ответ. Он еще не забыл ее детские истерики и драки, в которые она влипала: она бесполезно махала длинными руками, а другие дети хохотали и подзуживали ее. Тин смотрел со стороны и сам чуть не плакал – запертый на мальчиковой половине школьного двора, он не мог вступиться.

Поэтому он избегает конфронтации. Равнодушие гораздо эффективней как метод контроля.

Близнецов окрестили Марджори и Мартином – тогда модно было давать детям созвучные имена – и одевали в одинаковые комбинезончики. Даже их мать, не блиставшая умом, понимала, что не стоит надевать на Мартина платьице, поскольку он может вырасти голубеньким (как она выражалась). Вот они на снимке, в возрасте двух лет, в одинаковых матросках и бескозырках, держатся за руки и морщатся от солнца, на лицах одинаковые перекошенные ухмылки – у него перекос налево, у нее направо. Нельзя сказать, мальчики это или девочки, но невозможно не признать, что они очаровательны. Рядом мужское тело в военной форме, поскольку снимок – военной поры: это их отец, верх головы у него на снимке отрезан – скоро то же случится с ним и в реальности. Мать, напившись, каждый раз рыдала над этой фотографией. Она считала, что это был дурной знак, и держи она объектив как следует, голова Вестона уцелела бы при роковом взрыве.

Глядя на свои былые «я», Джорри и Тин ощущают нежность, которую редко дарят кому-либо в настоящем. Им хочется обнять этих очаровательных шалунов, эти желтеющие, выцветающие отзвуки. Им хочется уверить крохотных путешественников, что хотя их путешествие во времени примет неприятный оборот и скоро станет еще неприятней, все образуется в конце концов. Или ближе к концу; ведь, будем смотреть на вещи трезво: Джорри и Тин уже близятся к концу жизни.

Потому что – вуаля – они опять вместе, описали полный круг. Получили свою долю сердечных ран, шрамов, ссадин – но все еще держатся на ногах. Они все еще Джорри и Тин – восстали против уменьшительных «Мардж» и «Марв» и стали использовать вторые части своих имен как подлинные, тайные имена, известные только им двоим. Джорри и Тин против общества, которое уже строило на них планы; например, оба отказались устраивать традиционные свадьбы с белым платьем невесты. Джорри и Тин, два бунтаря, которые так и не покорились.

Но опять-таки это – их общая легенда. Лично Тин хранит в памяти немало постыдных, но удовлетворительных случаев, когда он покорялся – в диких ночных джунглях кустов на Вишневом пляже и в разных других местах. Но ни к чему осквернять слух Джорри рассказами об этих эпизодах. Хорошо уже то, что на тех страшноватых полночных дорожках он ни разу не нарвался ни на кого из своих учеников. Хорошо уже то, что его ни разу не ограбили. Хорошо уже то, что он ни разу не попался.

– Ангелочки, – Тин с улыбкой глядит на фотографию в рамке мореного дуба – она стоит в столовой на буфете ар-деко, купленном Тином за гроши лет сорок назад. – Жаль, что у нас волосы потемнели.

– Ну не знаю, – отвечает Джорри. – Ценность блондинистых волос преувеличена.

– Блонд снова входит в моду, – говорит Тин. – Моды пятидесятых возвращаются, ты заметила? Мэрилин Монро и все такое.

Он сам не верит в те пятидесятые, которые сейчас демонстрируются на больших и маленьких экранах. Когда они жили в те годы, то казалось, что это обычная, нормальная жизнь, но сейчас пятидесятые превратились в «стародавние времена»; стали сырьем для телесериалов, в которых гамма цветов лжива – слишком чистая, слишком пастельная, – а кринолины слишком многочисленны. Тогда очень мало кто носил прическу «конский хвостик», да и взрослые мужчины не всегда ходили в костюмах от портного, в фетровых шляпах, заломленных под залихватским углом, с носовыми платками, сложенными в белые крахмальные треугольнички.

Трубки тогда, впрочем, курили, хотя они уже выходили из моды. В выходные надевали мокасины и джинсы – примитивные, но все же джинсы. Читали газеты, развалившись в шезлонгах искусственной кожи, с пуфиком в комплекте, пили «манхэттены», чтобы расслабиться, и курили в убийственных количествах; любовно мыли и полировали длиннющие машины с острыми плавниками и обилием хромированных деталей, прямо-таки пожиравшие бензин; стригли газон, толкая перед собой ручные машинки. Во всяком случае, так проводили уик-энд отцы одноклассников Марджори и Мартина. Тин с некоторой ностальгией воображал шезлонги, блестящие смертоносные автомобили и неуклюжие ручные газонокосилки. Если бы отец не погиб – может быть, Тину жилось бы лучше?

Нет. Ничуть не лучше, а, наоборот, просто ужасно. Ему пришлось бы таскаться на рыбалку; выдергивать рыбу из воды, а потом, мужественно сопя, ее убивать. Заползать под машину с гаечным ключом и употреблять в речи слова типа «глушитель». Претерпевать хлопки по спине и выслушивать от отца заявления, что тот им гордится. Разбежались.

– Хотя мать Хемингуэя это делала, – говорит Джорри.

– Пардон, что она делала?

– Одевала Эрни в платьице.

– А…

Близнецы в разговоре часто ходят кругами – впрочем, они знают, что в присутствии посторонних этого делать нельзя. Это раздражает – не их, каждый из них способен подобрать спущенную убежавшую петлю из речи другого, но это может намекнуть третьему собеседнику, что он лишний. Или, особенно нынче, создать у третьего собеседника ощущение, что у них двоих шариков не хватает.