Пробежать под радугой - Сандра Мэй

В маленьком кафе ели жареную рыбу с картошкой, кресс-салат и помидоры, пирог с печенью, мясной пудинг. Запивали темным пивом, правда, Франческе оно не понравилось. Потом бродили по улицам и улочкам, рассматривали фасады старинных домов, и Алан рассказывал, рассказывал, рассказывал. Он знал про каждый дом, это Франческу удивило и восхитило, а рассказчиком оказался отменным.

— Ты когда-нибудь читал лекции?

— Нет. Редко.

— Жаль. На тебя собирались бы аншлаги.

— Я не люблю, когда много людей.

— Зато ты так рассказываешь! Я заслушалась, но уже хочу есть.

Ели мороженое в летнем кафе, запивали вишневым соком, и Алан опять сравнивал ее губы с вишнями, только это больше не казалось ему пошлым. Потом опять бродили, неожиданно вышли к Темзе, и Франческа завизжала от восторга, увидев величественных лебедей, плывущих по древней реке. Алан с улыбкой смотрел на нее, а потом негромко произнес:

— И Лондону стоять, покуда лебедь белый на Темзе вьет гнездо и пестует детей. Древнее пророчество. Если завтра не проспишь, пойдем смотреть, как их ловят.

Франческа испуганно повернулась к нему.

— Зачем ловят? Они такие красивые!

— Не волнуйся, их просто пересчитывают. Надевают на лапы кольца с номером, лебедят взвешивают и измеряют. Довольно забавное зрелище.

— Почему?

— Потому что взрослый лебедь-самец защищает свою семью и не боится даже людей в форме. Я много раз видел, как он удирали от разъяренного отца семейства, а они за ними гнался и шипел. А одна мамаша сбросила в воду ротвейлера. Лебединая мамаша, я имею в виду.

Франческа развеселилась.

— Хочу посмотреть на это. Не просплю ни за что. Куда теперь?

— В Тауэр?

— Ох. Там толпы туристов и противные гиды. “Посмотрите налево, здесь казнили Анну Болейн. Посмотрите направо, здесь придушили принца Эдуарда”.

— А я тебе расскажу про другой Тауэр. И про Анну Болейн. И про ее мужа Генриха. Там ведь все было не так уж просто.

Она не сомневалась. Она шла за Аланом и слушала, раскрыв рот. Отступали в тень ларьки с сувенирами, растворялись в солнечном свете назойливые туристы, и гулкие шаги по камням Тауэра складывались в простую и грозную мелодию.

Сшибались грудью закованные в железо кони и люди, грызли друг друга, рубили сплеча, и катилась окровавленная голова с еще сражающегося тела, а потом страшный заросший великан сдирал с мертвой головы корону и провозглашал начало новой династии.

Рыжая гибкая женщина со змеиными глазами плела интриги, направо и налево даря себя любовникам, страстно мечтая о короне. И вот ее, в рубище, босую, волокут к темной и скользкой от крови колоде, а она кричит, надрываясь от безумного смеха: “Скажите жирному борову, что я его любила!”. И стоит возле узкого окна с бокалом вина в руке Генрих Восьмой, рыжебородый сластолюбец, интриган и затейник, несколько раз менявший жен, религию и убеждения, умерший от дурной болезни в собственной постели, проклятый и ненавидимый всеми.

Череда королей и королев, принцев и воинов, священников и архиепископов, простолюдинов и аристократов темными тенями скользила перед зачарованной Франческой, и она жадно слушала, не веря своим ушам. Неужели это все та же история ее собственной страны, которую она учила в школе? Скорее уж бесконечный любовно-рыцарский роман, сдобренный золотом, кровью, подвигами и предательствами.

Голос Пейна слегка охрип, но речь лилась свободно и живо. Он разрумянился, глаза горели. Вот что ты любишь больше всего на свете, вдруг подумала Франческа. Здесь ты не болен, силен и могуч. Здесь ты царь и бог. Никто не обидит тебя, не причинит боли. Здесь ты можешь все.

— …У нас очень жестокая история, Франческа. Настолько жестокая, что мы стараемся не вспоминать о ней лишний раз. Мы с охотой клеймим Чингисхана и русского царя Ивана Грозного, забывая о том, что первый был великим воином и завоевал полмира, убивая только в бою, а второй молился поименно за всех убитых им людей. Между тем в просвещенной Британии до восемнадцатого века практиковали пытки, до девятнадцатого — колесование, а в двадцатом — виселицу. Во время восстания Монмута в семнадцатом веке королевский судья Джеффрис распорядился по всей дороге от Ярмута до Лондона установить чаны с кипящим маслом — в них бросали мятежников.

— Брр, какой ужас! Я не знала про это. В книгах пишут — восстание было подавлено, и все.

— Вот именно! А что творилось во времена Елизаветы? Марии? Ричарда Львиное Сердце? Кромвеля? Как вырезали горных пиктов? Целыми семьями, не щадя грудных младенцев и беременных женщин.

— Алан, а хорошее? Хорошее в истории было?

Алан Пейн грустно улыбнулся.

— Конечно. Были великие битвы и великие открытия. Был великий Бард. Великая поэзия. Неплохая живопись. Был, наконец, Оскар Уайльд.

— Ага, но у него была нетрадиционная…

— Фу, мисс Мэллори, стыдитесь! Это совершенно не имеет отношения к тому, что он бессмертен.

— “Любимых убивают все…”

— Ты знаешь ее?

— Конечно! Баллада Редингской тюрьмы. Самое горькое стихотворение о любви. Фу, Алан, нагнал тоски! Пошли гулять по городу.

И они смешались с толпой лондонцев и туристов, дали увлечь себя в круговерть старинных улочек, ослепить себя огнями маленьких театров и ресторанчиков, пабов и художественных салонов, дискотек и ночных клубов. И душная, пряная ночь распростерлась над Лондоном, отразилась желтой головкой сыра в масляной воде Темзы, скрыла до утра мусор и отбросы набережной Вест-Энда.

На следующий день Алан привел ее в какой-то удивительный ресторан, больше похожий на частный дом его знакомых. Чопорный дворецкий встретил их у входа, проводил в большую гостиную, где несколько человек курили сигары и читали газеты. Все они приветствовали Алана, кто кивком, кто улыбкой и поклоном, а двое поднялись со своих мест и пожали ему руку, что-то сказав вполголоса и поклонившись Франческе.

Потом дворецкий проводил их в отдельный кабинет, где стоял стол, покрытый белой скатертью, сверкали хрустальные фужеры и столовое серебро, а накрахмаленные салфетки стояли смешными домиками на тарелках из тончайшего фарфора.

Франческа с любопытством оглядывалась по сторонам, гадая, что же это за удивительное место. О настоящих английских клубах она только читала, а потому и не догадалась, что обедает в одном из престижнейших лондонских клубов, куда принимались только члены аристократических фамилий, и куда был запрещен вход простым смертным. Не знала она и того, что Алан Пейн не слишком любил это место, но выбрал именно его, так как еще меньше ему хотелось сидеть в людном и шумном ресторане.

Вчерашний вечер и сегодняшнее утро выдались на редкость насыщенными. Они прослушали джаз, посмотрели (минут десять) авангардную постановку “Ромео и Джульетты”, где Ромео с горя напился до полусмерти, а Джульетта умерла от передозировки наркотиков, конфликт же Монтекки и Капулетти свелся к переделу сфер влияния двух мафиозных группировок; поучаствовали в каком-то митинге, наелись пончиков со сливовым джемом, долго искали туалет для Франчески и не нашли (Алан сторожил ее у выхода из подворотни, было очень смешно, стыдно и страшновато), прокатились по ночной Темзе на лодке, купили маленького Винни-Пуха в красной маечке, немножко посидели на Трафальгарской площади — и в одиннадцать вечера, вымотанные и счастливые, ввалились в холл отеля “Глобус”. Миссис Джонс величаво приветствовала их и сообщила, что полчаса назад прибыли американские гости, пожилая супружеская пара, так что ужин вот-вот будет готов.