Моя армия. В поисках утраченной судьбы - Яков Гордин

В новой ситуации никаких мыслей о катастрофах не возникало — даже если со склада что-нибудь украдут, то это будет не более чем неприятность. Отсюда и полное отсутствие психологического утомления.

8.IV.1955. «В карауле, стоя на посту, я развлекаюсь тем, что романсы распеваю, стихи про себя читаю, и, знаете, на все восемь часов хватает и еще остается. Мишка, учи побольше стихов. Необязательно декадентов, Лермонтов, скажем, тоже подойдет».

Надо понимать, что восемь часов — это общий срок для часового. Стоят по два часа, потом четыре часа перерыв — два часа отдыхающая смена, два часа — бодрствующая. А затем снова на пост. Во время сильных морозов время на посту иногда сокращалось до одного часа.

А в конце марта — первой половине апреля в нашей монгольской степи по ночам морозы были достаточно свирепые. Правда, и здесь присутствовали тулупы, а кроме того, наши сослуживцы-уголовники научили нас, как противостоять морозу. Средство оказалось простое и доступное — чифирь. Пачка чая, купленная на разъезде в станционном магазине, на стандартную алюминиевую кружку. Классический зэковский напиток.

Но нам он нужен был не для галлюцинаций. Достаточно было нескольких хороших глотков, сердце начинало работать, как отбойный молоток, и мороз на некоторое время переставал ощущаться. Можно было стоять даже без тулупа — в шинели. (В караул ходили в шинелях, а не в повседневной форме — бушлатах.)

8.IV.1955. «Я сегодня в карауле свои восемь часов уже отстоял и теперь свободен. У нас тут был такой случай: один юноша из нашего взвода, будучи часовым, изловил другого юношу из того же взвода, когда тот пытался расхитить государственную собственность. Первый отправился в отпуск, а второй на гауптвахту, под следствие. Я придумал такой способ получить отпуск: недалеко от склада, который мы охраняем, стоит сторожка, а в ней живет сторож находящегося поблизости магазина. Под утро он иногда вылезает взглянуть: ограбили магазин или еще нет. Так вот, я этого сторожа думаю застрелить, к складу подтащить и сказать потом, что он пытался залезть в оный склад.

Хитроумная затея, не правда ли?»

Когда я описывал историю с часовым и похитителем, я ее немного упростил.

Героя-часового звали Мурзалевым. Имени не помню. Высокий сибиряк, черноволосый и черноглазый, с крупными коричневыми веснушками вокруг переносицы. Очень красивый парень. А преступник — Абалуев, маленький, лихой, с чубом из-под шапки. (Ничего не придумываю — вижу их перед собой как живых.) Рядовой Абалуев решил спереть ведро олифы, продать на разъезде и купить, естественно, выпивки. Скорее всего, это был коллективный заговор. Олифа хранилась в больших бочках на территории склада. Как он бочку вскрыл и где взял ведро — не знаю. На свою беду, Абалуев попал в поле зрения часового Мурзалева, когда был уже у забора склада и готовился через него перелезть. Очевидно, пост Мурзалева был в этом секторе огромной складской территории. Мурзалев крикнул Абалуеву, чтобы тот остановился. Абалуев не обратил на это внимания. Опять-таки на его несчастье, эта часть складской территории примыкала к караульному помещению, откуда на крики Мурзалева выскочил начальник караула младший сержант Маринов. Сообразив, что Абалуев будет вот-вот вне пределов досягаемости, а Мурзалев в растерянности, Маринов выхватил у Мурзалева карабин и выстрелил в воздух — предупредительный выстрел, все по уставу караульной службы. Тут Абалуев испугался, остановился и был вместе с ведром олифы доставлен по начальству.

Маринов вскоре подлежал демобилизации, поощрения его уже мало интересовали. И он доложил, что стрелял рядовой Мурзалев. Рядового Мурзалева за бдительность и решительность — как я и писал в письме — отправили в отпуск. А рядового Абалуева, соответственно, под трибунал. Для острастки. Было понятно, что на разъезде покупатели на полковое имущество найдутся, и надо было показать пример строгости.

Но история имела нетривиальное продолжение, о чем я 8 апреля, естественно, не догадывался.

Мурзалев уехал в свою сибирскую деревню — и пропал. Как потом выяснилось, он загулял и о возвращении в часть и думать забыл.

На отпуск полагалось 10 дней. И на дорогу что-нибудь около того. Но когда прошел месяц, командование всерьез забеспокоилось. Полк уже целиком передислоцировался в район 77-го разъезда и жил в степи, в палатках. И через месяц-полтора замполит нашего батальона гвардии майор Мурзинцев с двумя автоматчиками — в таких случаях офицера сопровождали именно автоматчики — отправился по адресу Мурзалева и привез его в часть. Дня два он еще был на свободе. Я иногда заглядывал в палатку, где он возлежал, окруженный восторженными сослуживцами, и рассказывал о своих подвигах в родной деревне — пьянках, драках и любовных приключениях. Он расстегивал гимнастерку и демонстрировал застарелый огромный багровый кровоподтек посредине груди. Его двинул кастетом земляк, у которого он отбил девушку.

Его судили и отправили в дисбат. Полагаю, что они там встретились с Абалуевым.

Жизнь шла своим чередом. Караульная служба не только занимала в ней значительное место, но и давала некоторые дополнительные возможности.

19.IV.1955. «У нас снова весна, опять солнце, тепло, сухо. Недавно Пасха была. Я ее в воскресенье отметил. Мы как раз в карауле были, на станции. Сложились втроем: наш сержант — командир отделения, я и еще один солдатик, старослужащий. Набрали 25 рублей, купили полкило колбасы копченой и десятка два пирожков с мясом по 40 коп. и слопали эти пирожки с колбасой. Нажрались, как лошади. И то хлеб. Солдату нечасто приходится есть вволю».

Естественно, это не совгаванский паек...

26.IV.1955. «Итак, апрель ушел. Четыре дня осталось. Еще две недели, и будет семь месяцев с того дня, как „я оставил родимый дом, голубую покинул Русь".

Через четыре дня 1 мая. Еще раз с друзья.

С 1 по 2 мая я иду в караул. Ночка, должно быть, будет бурная. И в обычные вечера часто приходится быть свидетелем, а иногда, к сожалению, и участником разных милых историй: то танкисты, перепившись, бьют артиллеристов, то артиллеристы бьют танкистов, то и те и другие вместе взятые бьют авиаторов.

Правда, наш караул вмешивается только в том случае, если ареной боя выбирается наша караулка».

Перечисленные роды войск взяты отнюдь не с потолка, картина была следующая. Если смотреть с севера на юг вдоль железной дороги — а она шла именно в этом направлении к монгольской границе, — то слева от рельсов дислоцировалась авиация, полк реактивных истребителей и полк тяжелых бомбардировщиков. Соответственно, аэродром. Пространство, не занятое аэродромом, являло собой пустую степь. Там, за аэродромом и авиагарнизоном, и предстояло обосноваться нашему полку. Справа от рельсов, за поселком разъезда, степь была исполосована танковыми гусеницами, и у меня создавалось впечатление, что за каждой сопкой — а в этом направлении степь холмистая — располагалась танковая часть. Гул танковых моторов был если не постоянным, то весьма частым фоном нашего существования.