Тьма - Ирина Родионова

– Мать честная! Это кто тебя так, бедняга?

– Неважно, – прошелестел Малёк, лицо которого больше напоминало перезрелую сливу – правый глаз заплыл фонарем, ссадины то тут, то там красовались на бледной коже. Казалось, даже светлые волосы Малька чуть отдавали алым цветом.

– На лыжах ты, конечно, сегодня не побежишь? – уточнил физрук, разглядывая распухшее Мальково лицо.

– Не хотелось бы…

– Ну, сиди уж, чего я скажу, – поскребя серебристо-черную бороду, буркнул физрук, а потом осторожно похлопал Малька по плечу.

Тот затравленно улыбнулся, растягивая деревянные губы, вечно настороженный и тихий, а потом побрел в раздевалку.

– Десятый класс… – задумчиво позвал физрук, оглядывая смирно сидящих учеников. – Что у вас творится-то, черти? Всю школу на ноги поставили. Того убили, этого избили, а сами сидят, как воробьи простуженные… Ох, ребята, ну и проблем с вами.

Они молчали.

– Витя! – Богатырский окрик ударил его в грудь, и тот, поймав настойчивый взгляд физрука, потянул руками за провода наушников. – Харэ музыку слушать. Что творится у вас?

– Чертовщина какая-то, – отозвался Витя и снова отгородился наушниками.

Физрук только рукой на них махнул.

Оставшиеся в живых десятиклассники гурьбой вывалились из спортивного зала, волоча за собой топорщащиеся в стороны лыжи, и нестройными компаниями побрели к старой автозаправке. После заправки начиналась степь – ровное поле до горизонта, густо покрытое снежным пуховым одеялом с редкими пучками выгоревшей мертвой травы.

Вера шла, по-пингвиньи расставляя ноги в неудобных ботинках, только бы не выронить скользкие палки, но не сдавалась и не отвлекалась, просто шла, не смея выгнать из головы мысли о Рустаме. Они гудели там пчелиным роем, жалили затаившуюся внутри душу.

Глухое молчание вышагивало следом за их сгорбленной процессией, и на секунду Вера почти поверила, что они на похоронах оплакивают Леху, или Нику, или Рустама, едва ползут за гробами в трауре и плаче, в показном и фальшивом, но нужном… Ей пришлось судорожно оглядеться по сторонам, чтобы понять: никаких гробов вокруг нее и в помине нет.

Погода выдалась на удивление хорошая. Низкое молочное небо растолкало по краям тучи, изо рта не рвался теплый пар, а вокруг царило умиротворение и спокойствие. Только вот внутри Веры этого спокойствия не было: все зыбко дрожало и саднило, словно она коленками проехалась по неровному асфальту.

У проволочного забора, отделяющего заправку от города, десятиклассники начали забивать ботинки в тугие крепления лыж, не подшучивая над каждой мелочью, не скаля в улыбках зубы. Вера все думала о том, как скоро с них спадет этот мглистый страх, отпустит хоть ненадолго, впуская беззаботную жизнь в скрюченные силуэты.

– Вера… – Невыразительный голос раздался прямо за ее плечами, и она вздрогнула, разозлившись на себя за это. На вытоптанной снежной полянке с ноги на ногу переминался Славик.

– Тебе-то что надо? – со злобой спросила девушка. Толстяк никогда с ней не заговаривал, только поглядывал порой с интересом, и Вера знала, что причиной тому была его детская глупая влюбленность, тщательно оберегаемая ото всех. Только вот все равно о ней знал весь класс.

Вера не смогла справиться с собой, и лицо ее болезненно искривилось: и почему к ней как магнитом тянет только всяких придурков? Этот отвратительный желеобразный Славик с влажными ладонями. Это мелкое недоразумение Малёк, который каждый День святого Валентина присылает ей целую кучу картонных сердечек, а потом морщится, пока она выбрасывает их в мусорное ведро. Этот ненормальный Рустам, разбивший ей губы. Мертвый Рустам… Хватит, не думай об этом, не думай. В конце концов, даже одиннадцатиклассник Илья, который после первого же… первого же раза перестал с ней разговаривать, словно бы они и не знакомы.

– Вера, – выдохнул Славик, поправляя нахлобученную на глаза вязаную шапочку, – я просто хотел спросить… Как ты себя чувствуешь?

– Я? Чувствуя себя?

– Да… После того, что с Рустамом, ну… – Он мямлил, не в силах подобрать слов. Щеки его раскраснелись, дряблые и рыхлые, а из-под шапки ручейком побежал горячий пот.

– Тебе какое дело? – прошипела Вера, ощущая, как отчаяние изнутри бьет тяжелым тараном. Славик отшатнулся. – Какое тебе дело, жирный? Что ты лезешь ко мне?.. Что вам всем от меня надо? Пальчиком в ране поковыряться? Да наплевать мне на этого дебила. Хорошо все со мной, просто замечательно.

Затянув шнурки так, что они затрещали в белых пальцах, Вера отошла в сторону, всего на пару шагов, но все-таки не желая стоять рядом с толстым Славиком. Он, опешивший, смотрел куда-то за горизонт, и глаза его, тяжело поблескивающие, налились чернотой. Вере не нужны были его глупые вопросы, бесполезная жалость или еще хоть что-нибудь – они никогда не общались со Славиком, и ей хотелось, чтобы так продолжалось и дальше.

Взвизгнул хриплый свисток, и Вера сорвалась вперед, мечтая почувствовать бьющий в лицо ветер.

– Верка, шапка! – заорал физрук, недобро на нее покосившись, а потом, набрав воздуха в легкие, начал командовать направо и налево: – Пончик, просыпайся. Лыжи – твой последний шанс, пошел, пошел! Витек, я ножницами обрежу твои чертовы наушники, слушай меня! Девчонки, не толпимся, по одному… Макс, ты замыкаешь, следи за тихоходами.

– Ну-у Федор Павлович, чего опять я? – заныл широкоплечий Максим, который почти подпрыгивал от желания изо всех сил помчаться к Малиновке, выбивая снежную крупу из-под лыжных палок.

– Не ной. Спортсмен ты что надо, но с контролем беда. Так что учись, пока я жив. Слушать мою команду! Едем сначала до горки, потом прямиком к реке, по третьему маршруту. Я – первый, Макс замыкает, держим скорость и не отстаем, не растягиваемся цепочкой до города. Вопросы? Нет вопросов? Тогда поехали, поехали, черти!

Вера его уже почти не слышала. Она летела вперед в мягком зимнем воздухе, мечтая лишь, чтобы слабый ветерок напрочь выдул все плохие мысли из ее головы. Проехав с десяток метров, Вера оглянулась: позади, как обычно, плелись толстый Славик, спокойный Витя и потерянная Аглая, черно-рыжие волосы которой выбились из-под яркой шапки с помпонами. Мишка затерялась где-то там. Полноватая, в еле застегивающемся пуховике, она казалась лишь серым пятнышком на бесконечном бледном покрывале. Завершал колонну багровый от злости Максим, каждая клеточка которого рвалась вперед. Физрук, ворча на Веру, объехал ее прямо по сугробам и пошел первым.

Снег поскрипывал под их ногами, щеки раскраснелись от быстрого бега, а сердце приятно стучало в груди. Раздались тихие разговоры, и Вере сразу стало чуть легче, когда их надломленный смертями класс начал робко оттаивать.

Спустя некоторое время заныли мышцы, усталость накапливалась в них молочной кислотой, но Вера упивалась этой болью, понимая, что отступает и животный страх, и зыбкое горе, давящее на нее с самой первой минуты, как она узнала о смерти Рустама…