Экзорцисты - Джон Сирлз

Мама протянула руку, включила дворники, и они прошлись по стеклу. Было очень похоже на настройку антенны старого телевизора – неожиданно помехи пропали и появилась четкая картинка. Мама предложила мне лечь на заднем сиденье и поспать, поскольку не было никакого смысла бодрствовать всем. И я во второй раз за ночь изобразила дочь, какую она желала видеть: легла на жесткое виниловое сиденье, застеленное одеялом из верблюжьей шерсти. Засунутая в карман пальто книга о моих родителях напомнила о себе, уткнувшись мне в бок. Родители были так возмущены большей частью того, что написал о них репортер по имени Сэм Хикин, что мне запретили ее читать. Но я в конце концов сообразила, что говорила сестра перед тем, как уйти из дома, и несколько дней назад вытащила книгу из антикварного шкафа, стоявшего в гостиной. Однако до сих пор мне хватило смелости прочесть только их имена на красной обложке: «Необычная профессия Сильвестра и Роуз Мейсон».

– Не понимаю, что они так долго? – сказала мама, скорее обращаясь к самой себе, чем ко мне.

Легкий намек на акцент, оставшийся с детства, проведенного в Теннесси, всегда появлялся, когда она начинала нервничать.

Может быть, напевный акцент или книга, не знаю, но что-то заставило меня спросить:

– Тебе когда-нибудь бывает страшно?

Мама на секунду оглянулась на меня и снова стала смотреть вперед, в ветровое стекло, включив дворники. Ее глаза, блестящие и зеленые, искали отца. С тех пор как он вышел из машины, прошло минут двадцать или даже больше. Мама убавила температуру печки, и в машине быстро становилось холодно.

– Конечно, Сильви. Мы все иногда пугаемся. Чего ты боишься?

Я не хотела ей говорить, что меня напугали их имена на обложке книги. И что сейчас, когда пыталась понять, что так задержало отца и сестру, я испытывала неприятное чувство, похожее на ужас. Вместо этого я рассказала ей о мелких, глупых страхах – именно то, что она хотела услышать.

– Я боюсь получить за экзамены не самые высокие оценки. Ведь тогда я уже не буду самой умной в классе. Еще – что учитель физкультуры передумает и откажется дать мне постоянный пропуск в библиотеку и мне придется играть во флаг-футбол[2]или в баскетбол.

Мама мягко рассмеялась в ответ.

– Ну, это действительно звучит ужасно, Сильви, хотя лично я думаю, что тебе бояться нечего. Но в следующий раз, когда тебе станет страшно, читай молитву. Я всегда так поступаю. И ты делай так же.

По улице проехала снегоуборочная машина, и желтые фонари осветили снег, засыпавший заднее окно. Я почему-то вспомнила, как мы с Роуз, когда были маленькими, завешивали одеялами стулья в гостиной и прятались внутри с фонариками.

– Знаешь что? – проговорила мама. – Я немного беспокоюсь. Пожалуй, я тоже схожу туда.

– Прошло совсем мало времени, – возразила я.

На самом деле времени прошло много, но мне не хотелось оставаться одной. Впрочем, она уже расстегнула ремень безопасности и приоткрыла дверь. Внутрь тут же ворвался порыв холодного воздуха, и я сразу замерзла в своей пижаме и пальто.

– Я скоро вернусь, Сильви. А ты закрой глаза и попытайся немного поспать.

После того как она выбралась наружу, я потянулась вперед и включила дворники, чтобы ее видеть. Оставшись в полном одиночестве, под шорох падающего мокрого снега, я наконец решилась раскрыть книгу. Читать в темноте было трудно, хотя я могла включить внутри свет. Я нашла раздел с фотографиями, разделявший текст на две части. От одного снимка, мутного изображения деревенской кухни, у меня перехватило дыхание: стулья и стол перевернуты, окошко над раковиной разбито, тостер, чайник и кофейник валяются на полу, стены перепачканы чем-то похожим на кровь.

Одной фотографии мне хватило, чтобы захлопнуть книгу и уронить ее на пол. Я довольно долго ничего не делала, только смотрела на церковь и вспоминала, как искажались лица отца и сестры, когда они ссорились, и вскоре становились похожи на морды деревянных лошадей на моей полке. Прошло пять, десять, пятнадцать минут, но никто так и не появился из церкви. В конце концов я устала и снова легла. Ощущение, будто я нахожусь в теплом коконе, снова напомнило мне палатки, которые мы с Роуз устраивали из одеял. Иногда сестре удавалось уговорить маму, и она разрешала нам остаться так на ночь, хотя к утру одеяла всегда падали. Я засыпала, представляя бескрайнее звездное небо, а когда просыпалась, оказывалось, что все одеяла свалились, наша палатка рухнула, а над головой у меня белый потолок.

Это было последнее, о чем я подумала, когда погрузилась в сон на заднем сиденье машины.

За всю свою жизнь до той ночи я не слышала столь жуткого и незабываемого звука. Я мгновенно проснулась и села. В машине стало холодно, и все окна, кроме ветрового стекла, покрывал толстый слой снега. Церковь казалась мирной и сонной, окутанной снежным сугробом, и я подумала, что мне, наверное, приснился тот ужасный звук под впечатлением от картинок из книги. Но я ошиблась, потому что услышала его снова, и на этот раз он был более яростным и таким громким, что казалось, будто он вибрирует у меня в груди, заставляя сердце биться быстрее. В следующее мгновение я поняла, что у меня дрожат руки.

Не знаю почему, но первым делом я потянулась вперед и заглушила двигатель машины, дворники тут же замерли посередине стекла. Если не считать ветра и шороха веток, вокруг царила мертвая тишина, когда я открыла дверцу машины и выбралась наружу. Я не сообразила выключить фары, и они освещали следы на снегу – первые уже почти совсем скрылись под снегом. Я отошла от машины, спрашивая себя, как долго спала.

В следующий раз, когда тебе станет страшно, читай молитву…

Я попыталась. Действительно пыталась, но была так напугана, что в голове у меня перепутались все молитвы, и в результате я бормотала какую-то новую, объединенную версию всех, что знала. «Отче наш, иже еси на небесех, верую во единого Господа Иисуса Христа, Сына Божия, Единородного, и воплотившегося от Духа Свята и Марии Девы, распятого, и страдавшего, и погребенного, и воскресшего в третий день по Писаниям… Во веки веков. Аминь. Аминь. Ами…»

У основания бетонных ступенек я замолчала и долго прислушивалась, пытаясь уловить хоть какой-то намек на присутствие людей внутри, но ничего не услышала.

Как ты опишешь себя сейчас?

Арнольд Бошофф задавал кучу всевозможных вопросов всякий раз, когда мы с ним встречались в его кабинете без окон, украшенном плакатами «Скажи нет!», но к этому возвращался постоянно. Бошофф растянул слово «сейчас», положив руки с переплетенными пальцами на живот, похожий на огромную гору. Я, как всегда, посмотрела на его пухлое лицо с водянистыми голубыми глазами и дала очевидный ответ. У меня отличные оценки, и я лучшая в классе. У меня бледная кожа и карие глаза. Иногда я сообщала ему, что мне представляется, будто у меня слишком большая голова, а пальцы и ноги чересчур маленькие. Я выдавала эти детали прежде, чем перейти к более незначительным, например крошечным веснушкам на внутренней стороне правого запястья. Оте-ц называл их «поцелуй Бога». Стоит подставить руки ветру, и они улетят прочь. Когда я заговорила о том, как соединяю маркером веснушки так, чтобы они превратились в треугольник, Бошофф расплел пальцы и перешел к новой теме.