Агент на передовой - Джон Ле Карре

— Сочувствую, Эд, что вам пришлось раскошелиться, — замечаю я как можно доброжелательнее, приписав «х…ву тучу» излишней нервозности. — А против игры не возражаю. — Я уже вижу, что разговоры в баре поутихли и многие головы поворачиваются в нашу сторону. — Давайте назначим какой-нибудь день. Вы меня заинтриговали.

Но Эду этого мало.

— А вас когда устраивает? Реально. А не «какой-нибудь день», — настаивает он, чем вызывает смех в баре. Судя по гримасе, это ему неприятно.

— Эд, в ближайшую неделю или две не получится, — признаюсь более-менее честно. — У меня серьёзные дела. Давно откладываемый семейный отдых, — уточняю я в надежде увидеть понимающую улыбку, но встречаю всё тот же непроницаемый взгляд.

— И когда вы вернётесь?

— В следующую субботу, если обойдётся без переломов. Мы едем кататься на горных лыжах.

— Куда?

— Франция. Под Межевом. Вы катаетесь?

— Катался. В Баварии. Тогда в воскресенье?

— Боюсь, это должен быть будний день, Эд, — говорю я твёрдо. Семейные выходные для нас с Прю наконец стали реальностью, и это святое. Сегодня — редкое исключение.

— Значит, один из будних дней через две недели, так? Какой? Выбирайте. Слово за вами. Я подстроюсь.

— Пожалуй, понедельник, — предлагаю я. По понедельникам в вечерние часы моя жёнушка проводит юридические инструктажи pro bono.[1]

— Значит, понедельник, через две недели. Шесть? Семь? Во сколько?

— А вам когда удобно? — спрашиваю. — Мои планы пока в подвешенном состоянии. Может, к тому времени я вообще окажусь на улице.

— Иногда меня по понедельникам задерживают на работе, — прозвучало как жалоба. — Как насчёт восьми? Восемь вечера вас устроит?

— Вполне.

— А корт номер один, если мне удастся его заказать? Элис говорит, что они не любят отдавать корт одиночникам, но вы — случай особый.

— Я согласен на любой корт, Эд, — заверяю я под очередной взрыв смеха и аплодисменты из бара — видимо, за его настойчивость.

Мы обмениваемся номерами мобильных телефонов, что всегда ставит меня перед некоторой дилеммой. Я даю ему свой семейный номер, чтобы он послал сообщение, если возникнет какая-то проблема. Он просит меня о том же.

— Э, Нат. — Напряжение в его голосе вдруг куда-то исчезло.

— Что?

— Хорошего вам семейного отдыха, о’кей? — И на случай, если я успел забыть: — В понедельник, через две недели. Восемь вечера.

Под всеобщий смех и аплодисменты Эд, беззаботно махнув рукой, отправляется в мужскую раздевалку.

— Кто-нибудь его знает? — спрашиваю я, неожиданно поймав себя на том, что повернулся и проводил его взглядом.

Все мотают головами. Извини, дружище.

— Может, видел, как он играет?

Та же реакция.

Я провожаю своего гостя и соперника и по дороге в раздевалку заглядываю к администратору. Элис склонилась перед компьютером.

— Эд. А по фамилии? — задаю я вопрос.

— Шэннон, — отвечает она, не поднимая головы. — Эдвард Стэнли. Живёт в городе. Персональное членство оплатил через банк.

— Род занятий?

— Мистер Шэннон исследователь. Что или кого он там исследует, не сообщил.

— Адрес?

— Хокстон, в районе Хакни. Там же, где живут мои сёстры и кузина Эми.

— Возраст?

— На членство для подростков не потянул. А сколько лет перебрал, он мне не сообщил. Всё, что мне известно: паренёк рвётся в бой, проехал на велосипеде через весь город, чтобы вызвать на бой чемпиона Южного Лондона. Он про тебя слышал и вот явился собственной персоной, как Давид к Голиафу.

— Так и сказал?

— Я сама за него додумала. Ты засиделся в чемпионах, Нат. Как и Голиаф. Тебя интересует, кто его мамаша и папаша? Какая у него ипотека? Сколько он отсидел?

— Доброй ночи, Элис. И спасибо.

— И тебе, Нат, того же. Не забудь передать от меня сердечный привет Прю. Не стоит так дёргаться из-за парня. Ты его сделаешь, как всех этих молокососов.

Если бы это было официальное личное дело, то я бы начал с полного имени Эда, его родителей, даты и места рождения, рода занятий, религиозных убеждений, расовой принадлежности, сексуальной ориентации и прочих важных данных, отсутствовавших в компьютере Элис. А так начну с собственной персоны.

Я был крещён как Анатолий, позже это имя превратилось в английское Натаниель, для краткости Нат. Рост сто семьдесят пять сантиметров, гладко выбрит, клочковатые волосы тронуты сединой, женат на Прюденс, специалисте по общим правовым вопросам в давно существующей фирме участливых лондонских поверенных, в основном ведущих дела малообеспеченных клиентов.

Я стройный, хотя Прю предпочитает слово «жилистый». Спортивный. Кроме бадминтона, бегаю трусцой и раз в неделю занимаюсь в тренажёрном зале, закрытом для широких масс. Обладаю грубоватым обаянием и, как человек светский, располагаю к себе. По внешнему виду и манере поведения типичный британец, быстро завоёвываю людей с помощью убедительных аргументов. Легко приспосабливаюсь к обстоятельствам и не испытываю непреодолимых угрызений совести. Порой вспыльчив. Неустойчив перед женскими чарами. По природе не расположен к канцелярской работе и сидячему образу жизни, и это ещё мягко сказано. Бываю прямолинеен и не склонен к дисциплине. Что может считаться как недостатком, так и достоинством.

Это я цитирую конфиденциальные отчёты моих начальников, оценивающих мою деятельность и характер в целом за последние двадцать пять лет. Вам также будет интересно узнать, что в случае чего я способен проявить необходимую жёсткость — до какой степени и по чьему приказу, не уточняется. По контрасту тактичен и вызываю доверие.

Если всё это перевести на более житейский уровень, то я британский подданный смешанных кровей, единственный в семье ребёнок, родившийся в Париже. В момент моего зачатия покойный отец был малоимущим майором шотландской гвардии, приписанной к штаб-квартире НАТО в Фонтенбло, а мать — дочерью неприметных аристократов-белогвардейцев, осевших в Париже. Белогвардейцы с большой примесью немецкой крови по отцовской линии, каковой факт она по настроению то вспоминала, то отрицала. Если верить семейной хронике, родители познакомились на приёме, устроенном последней горсткой самопровозглашённого русского правительства в изгнании, когда мать ещё называла себя юной художницей, а отцу было под сорок. Наутро они решили пожениться, по крайней мере по словам матери, и, судя по её скоропалительным решениям в других областях, у меня нет оснований ей не верить. После довольно скорой демобилизации-так как у моего влюблённого отца, помимо жены, наметились и другие обременения, новобрачные поселились в Нёйи-сюр-Сен под Парижем, в милом белом домике, предоставленном дедом и бабкой по маминой линии, где я вскоре и появился на свет, что позволило маме поменять свои приоритеты.