Инквизитор. И аз воздам - Надежда Попова

– Подробности?

– Подробности излагаю. Лет двенадцать – тринадцать назад сосед этого вашего барона, тоже, что характерно, барон, ввязался в междоусобицу со своим соседом, тоже бароном. Точнее – он ее сам и затеял: земли от императорского ока далекие, свои владения – крохотные, у соседа – не просто большие, а еще и выгодно расположенные (пахота, пастбище, лес). Земли мало, баронов много, вопрос решается просто. К тому же, у зачинщика одиннадцать сыновей, а у соседа – один, да и тот малолетний. Все говорило о том, что победа будет легкой, а добыча солидной. Но – увы, не рассчитал. Сосед не стал отбиваться: он решил напасть. Для чего и пригласил наемников, которым не только заплатил за работу, но и обещал в случае взятия замка неспокойного многодетного папы сей замок на разграбление. Что, собственно, и случилось. Замок взяли, владельца убили. Особо замечу, что наемников сосед вел сам, замок зачищал вместе с ними; это важно. Итак; замок разграбили, сыновей вырезали до единого, и единственный, кто остался в живых из семьи зачинщика, – дочка лет четырех. Имение ее папеньки без затей присвоили, но дочку убивать не стали – видно, на девчонку рука не поднялась, – а не мудрствуя лукаво подарили каким-то крестьянам. Те люди были небедные, набожные, поэтому ребенка приняли. Она с годами все забыла и жила в уверенности, что растет в родном доме.

– Как я понимаю, это предыстория подозреваемой? – уточнил Висконти хмуро. – И приемные родители об этом не рассказали даже ее будущему мужу?

– Твой приятель-барончик намеревался взять в жены красавицу с приданым, – пожал плечами Курт. – Какое ему дело до того, что у нее за спиной?

– Такие браки, – возразил итальянец мрачно, – баронский сын и крестьянка – не столь уж часто совершаются открыто в наше время, и я бы тебя попросил следить за словами, Гессе. Михаэль – глубоко верующий, добросердечный и образованный парень, и он смотрел не на приданое, а на Эльзу.

– Пусть на Эльзу, – согласился Курт. – Красавица, умница, рукодельница, девственница. С приданым. Не все ли ему равно, что у нее в прошлом, при таких-то данных?.. Впрочем, – сам себя оборвал он, – это было бы верно, если б то самое прошлое не возникло внезапно и все не испортило. Когда справляли свадьбу, в замок съехались халявщики… прошу прощения, знатные гости, дабы урвать, что удастся… прошу прощения, разделить радость с новобрачными и родителями. И вот среди гостей обнаружился тот самый сосед, чьи наемники перебили братьев нашей девочки. Эльза, как я уже говорил, все случившееся забыла, но увидела лицо человека, который вырезал ее семью, – и что-то у нее в голове щелкнуло. Воспоминания не пришли, но что-то начало прорываться из глубины памяти. Ночью после празднования ей сначала снились кошмары, а после – привиделось явление Ангела.

– Ангела, – уточнил Бруно недоверчиво-напряженно; Курт невесело улыбнулся:

– Ты услышал про Ангела, но пропустил слово «привиделось». Похоже, что во сне смешались обрывки воспоминаний, Писание, сказки, легенды – словом, все сварилось в одном котле, и получилось неудобоваримое блюдо, из-за которого и весь сыр-бор, из-за которого мне пришлось тащиться за тридевять земель к приятелю нашего Висконти и торчать там почти три недели.

– Не томи, – подстегнул Сфорца; Курт кивнул:

– Слушаюсь… Эльзе явился Ангел и рассказал, что прежде она жила в прекрасном дворце с прекрасным отцом и прекрасными братьями, которых заколдовала злая колдунья, завидующая красоте и набожности их семьи. Колдунья превратила братьев в одиннадцать прекрасных лебедей, и сейчас они летают где-то в северных землях (не спрашивайте, не знаю, почему именно там), но вскоре вернутся, чтобы увидеться с любимой сестрой. Вернуться они должны были, если точнее, осенью. И вот, сказал ей Ангел, чтобы расколдовать их, надо нарвать волшебной крапивы…

– «Волшебной крапивы»? – переспросил Бруно; Курт усмехнулся:

– А чем волшебная крапива хуже волшебной же свечи из жира повешенного? Я бы сказал, она даже лучше. Уж pro minimum выглядит и пахнет всяко приятнее… Так, стало быть, Эльзе полагалось нарвать крапивы, размять в волокно, ссучить нить – и из нее сплести одиннадцать рубашек; если надеть их на лебедей, сказал Ангел, те превратятся в людей снова. Причем годится на это не всякая крапива, а именно кладбищенская или та, что растет на земле ее отца. Но главное – рассказывать об этом никому нельзя, иначе братья погибнут «в тот же миг». А дальше и начинается самое интересное. Поскольку до «земли отца» далеко, а кладбище близко, наша Эльза стала наведываться туда ночами, а вечером или днем, когда никто не видел, давила и сучила крапиву в одной из нежилых комнат. Служанки ее любили – девица мягкая, добрая, веселая… была; кто-то ее откровенно прикрывал, кто-то делал вид, что ничего не замечает, но со временем странности стали все очевиднее, твой приятель начал замечать, что руки у его женушки в волдырях, а уж когда он проследил ее до кладбища…

– Это я знаю, – оборвал Висконти. – Все это Михаэль описал мне в письме, а я – тебе перед направлением на место. Говори то, чего я не знаю. Если малефиции не было, то болезни в замке – что это?

– Кишечная инфекция, – пожал плечами Курт. – Твоему глубоко верующему и образованному парню вместе с его, прямо скажем, не слишком образованным папашей следовало не ужасаться ведьме-жене, а пригласить из города лекаря. Что я и сделал вместо них. Отчет о расходах напишу позже и крайне рассчитываю на их возмещение, к слову…

– Итак, это не просто не малефиция, – подытожил Сфорца, – но даже и не преступление вовсе?

– Если не считать преступлением вытоптанную и оборванную крапиву на кладбище – то да. Простая слабость человеческого разума и духа.

– Слабость духа… – повторил Бруно медленно. – Я бы так не сказал. Зная, чем ей это может грозить, не имея возможности объясниться, рискуя de facto жизнью…

– Она была не в себе, – возразил Курт. – Это не геройство, не подвиг, а простая потеря свойственных человеку чувств и понятий.

– «Была»? – уточнил Висконти с нажимом; он кивнул:

– Последняя неделя ушла на то, чтобы встряхнуть девчонку и привести ее в разум. Я наговорился на год вперед и сам едва не рехнулся… Но дело в итоге сделано. Инфекцию лекарь остановил, молодая жена пусть и не в полном душевном здравии, но хотя бы не пребывает уже в мире грез и осознает, что с ней случилось и почему, а дальше уж все в руках Господа, ее духовника и молодого мужа.

– А сам Михаэль как?

– В расстроенных чувствах. С одной стороны, радуется тому, как все разрешилось, с другой – корит себя за то, что натравил Инквизицию на собственную возлюбленную… Я поддержал его, как мог.

– Id est?[2] – настороженно уточнил Висконти.

– Рассказал ему, как когда-то арестовал и сжег свою, и объяснил, что ему еще крупно повезло.

– Ты спятил? – нахмурился Бруно; он отмахнулся:

– Когда человек узнаёт, что кому-то хуже, чем ему, это его ободряет. Паршивая человеческая сущность… Ничего, сдюжат. Девчонке куда хуже них, и это держит их на плаву: они занимаются ею, отчего не остается времени на собственные волнения и метания. Все счастливы.