Худшие опасения - Фэй Уэлдон

Возможно, кровать не столько позабыли, сколько нарочно решили не забирать. Последние, кто на ней спал, — пожилые супруги — умерли в больнице с интервалом в неделю. Ему было девяносто семь, ей девяносто четыре. Их наследники ненавидели рухлядь. Что ж, по крайней мере старики умерли не на самой кровати. Впрочем, в таких домах, куда ни войди — любая комната видела чью-то смерть. Любой стул, приобретенный в антикварной лавке, был свидетелем какой-нибудь беды, — ну и что с того? Рано или поздно жизнь улетучивается из всего живого.

Матрас они заменили на новый, но высокий деревянный каркас оставили. Так что по ночам Нед с Александрой наслаждались немодной, но уютной теснотой. Жаль, что в матрасе лопнула пружина.

Приехав из Лондона, из квартиры, где она обычно оставалась ночевать после спектаклей, Александра обнаружила, что Эбби сменила постельное белье. И не просто сменила, но и постирала. В воскресенье к полудню — когда Александра добралась домой — простыни уже сушились на веревке в саду. Ей сразу бросились в глаза эти зеленые полотнища, колыхающиеся на ветру среди высоких артишоков.

Когда она приехала, тело уже увезли. Это одновременно обрадовало и огорчило Александру. Тело увезли в морг для вскрытия, предписанного законом, поскольку последние три месяца Нед не посещал врача. Если бы «скорая» не забрала тело сразу, прислать ее вновь могли лишь на следующий день. Доктор Мёбиус, которого вызвала Эбби, принял решение, что тело должно без промедления отправиться в положенное место, а не валяться без толку в ожидании Александры. Александра разминулась с телом мужа минут на пять.

Вечером в воскресенье Эбби сняла зеленые простыни с веревки, сложила и вернула на положенное место в бельевой шкаф. Кровать в главной спальне она еще раньше застелила свежими, белыми в синюю полоску — расцветки леденцов из детства. Такой уж Эбби человек — даже в экстремальных обстоятельствах не утрачивает врожденной хозяйственности.

Александра жалела, что Эбби самовластно распорядилась простынями. Они бы пахли Недом — а не ароматизатором, как эти, полосатые. Но когда чужие люди возятся с твоим грязным бельем, они редко принимают правильные решения.

Спустившись на кухню, Александра порадовалась, что дом пуст. Все эти дни, с воскресенья по вторник, Эбби трудилась, как пчелка, пока не отдраила все дочиста. Пока другие рыдают и рвут на себе волосы, Эбби занимается уборкой. На выскобленном, сияющем столе — массив выбеленного вяза, ок. 1880 г., грубо отесанный, на плитообразном основании, первоначально использовался в прачечной, — записка: «Звонил мистер Лайтфут из морга. Тело Неда только что привезли обратно, мы съездим взглянем. Не хотели тебя будить. Попытайся хоть немного поесть. Эбби».

«Мы»? Эбби и Вильна? Быть не может. Александру не смущало, что Эбби увидит Неда мертвым раньше, чем она сама. Эбби, при всем ее самоуправстве, — преданная подруга. Это Эбби ранним утром вызвала врача и «скорую». Оставалась надежда, что Нед — а вдруг? — еще жив, но в действительности к тому моменту он уже скончался. И теперь Эбби отправилась в морг, несомненно, только для того, чтобы удостовериться: все ли сделано правильно, не причинит ли что-то излишней боли ей, Александре. Может быть, захотела проверить, что Неда положили на чистый, пристойный стол? В любом случае, Эбби уже видела тело распростертым в столовой, где Нед, очевидно, и рухнул на пол, когда у него стало плохо с сердцем. Эбби увидела его первой. Так что пусть Эбби и дальше хлопочет об усопшем, если ей от этого легче.

Но Вильна? Александре было неприятно даже подумать о том, что Вильна увидит тело Неда раньше, чем она сама, — раньше, чем жена. Точнее, ей вообще не хотелось, чтобы Вильна глазела на мертвого Неда. Он и знаком-то с ней был шапочно. Все, что он о ней слышал, не возбуждало в нем симпатии. Александра говорила: «Да нет, Вильна не плохая. Просто она чересчур эмоциональна. Чересчур нездешняя — совершенно не похожа на англичанок». Нед возражал: «Это же какая-то ненасытная прорва. Хищница. Чудовищная баба». Только теперь Александра поняла: насчет Вильны Нед был прав с самого начала. Едва о случившемся стало известно в округе, Вильна начала кружить над «Коттеджем», точно стервятник. И верно, подумалось Александре, Вильна даже внешне похожа на гибрид стервятника с Иваной Трамп[2]. Если Нед, лежа на столе в морге, внезапно откроет глаза и увидит Вильну вместо Александры — вместо своей жены, похожей на гибрид фламинго с Мэрилин Монро, — ему станет очень досадно.

В морге Эбби и Вильна рассматривали тело Неда.

«В больнице Сент-Джеймсской на белом столе,

— пропела своим хриплым голосом Вильна, —

Любовь моя тихо лежала.

Гола, холодна, ни кровинки в лице,

По жилам уж кровь не бежала».

Близко к покойнику они не подходили. На улице вовсю сияло солнце, но в неказистой бетонной коробке морга стоял зверский холод. Окна в помещении отсутствовали — оно освещалось искусственным светом.

— Неду нравилось, как я пою, — заметила Вильна. — Правда, Эбби, у меня роскошный голос?

— Роскошный, — согласилась Эбби.

— После смерти он выглядит моложе, — сказала Вильна.

— Ты так думаешь? — рассеянно, из чистой вежливости переспросила Эбби.

— Определенно моложе, — повторила Вильна. Она говорила с тягучим центральноевропейским акцентом: удлиняла гласные, оглушала согласные. Казалось, что слова медленно всплывают по ее телу снизу, из недр ее искушенного лона. — А он очень красивый мужчина, правда? — сказала Вильна и коснулась его предплечья — обнаженного, могучего, мускулистого, холодного, мраморного. — Особенно сейчас, когда вот тут, под подбородком, у него все подтянулось.

— Был красивый, — сказала Эбби. — Был да сплыл. И, мне кажется, тебе не стоит его трогать.

— Эх вы, англичане, — вздохнула Вильна. — Какая зажатость. Собственные чувства к себе не подпускаете!

Вильна откинула простыню, прикрывавшую покойного до самого подбородка. Нед был в белой футболке и белых пижамных штанах, туго завязанных на поясе «бантиком». Вильна развязала «бантик», ослабила тесемку и вместо того, чтобы возиться с пуговицами ширинки, просто завернула тонкую материю. Обнажился небрежно зашитый шрам от вскрытия, доходящий почти до самого паха. Плотный, массивный пенис, сонно прильнувший к бедру, казался изваянным из камня. Точно всегда находился в таком положении.

— Всего-то сорок девять лет, — сказала Вильна, — и по этой части мастер, каких поискать. Обидно страшно.

— Было сорок девять, — поправила Эбби.

— По мне, на мертвеца он совсем не похож, — продолжала Вильна.

Совладав с врожденным отвращением, которое овладевало ею при одной мысли о прикосновении к чему-то мертвому, Эбби подтянула на Неде штаны. Завязала пояс. Прикрыла грудь покойного простыней. Должен же кто-то это сделать. Вильне волю давать нельзя.