Охотник - Жаб-Пьер Рене

раздавался, становясь то тише, то громче. Я осторожно начал обходить куст по широкой дуге, не сводя мушки с кустов. То, что предстало моему взору, одновременно наполнило мою душу облегчением и диким, животным ужасом. Нет, в зарослях не прятался неведомый хищник и не было никакой опасности для жизни. На земле лежал обычный серый кролик, хотя слово обычный явно не подходило для ситуации. Огромный, раздувшийся живот, весь в проплешинах, вздымался из последних сил в унисон с отвратительным хрипом. Кровавые глаза уже не могли ничего видеть и сочились гноем, а из пасти стекала красная пена. Задняя лапа животного периодически дергалась, довершая ужасную картину. Прежде мне не приходилось видеть ничего подобного. Подступившая к горлу желчь объявила начало мучительному спазму, избавившему мой желудок от завтрака. Что же за ужасная болезнь смогла сотворить такое с божьим созданием? Борясь с отвращением, я вытащил нож, твердо решив избавить умирающего от мучений. Но как только клинок вонзился в кроличью глотку, его живот разорвался с омерзительным треском, изрыгая на меня тухлые внутренности и отвратительные миазмы. Я упал, задыхаясь, и сразу почувствовал резкую боль в ноге, будто от укуса десятков шершней. Сквозь слезы мне удалось разглядеть лишь маленькое нечто, склизкое и бесформенное, быстро удаляющееся и вскоре скрывшееся в густых зарослях. Мысли мои метались, сердце отбивало бешеный ритм. Кое-как сумев подняться, на ватных ногах я добрался до ближайшего ручья. Боль уже отступала, дыхание выровнялось, постепенно прояснялся разум. Мой мозг судорожно пытался проанализировать случившееся, открывал все более глубокие области памяти, в надежде отыскать хоть что-то, что могло бы объяснить пережитый ужас, но не мог.

Не знаю, сколько прошло времени, но на небе появились первые тучи, а воздух стал густым и удушливым. Я заметно припозднился, и быстро умывшись в ручье, решил не томить себя бессмысленными раздумьями и вернуться, пока не началась гроза. Гаррет, уже успевший потерять надежду угостить всех коронным блюдом нашего повара, был на седьмом небе, когда заметил запыхавшегося меня с трофеем за спиной. С трудом я смог унять его тревогу, вызванную состоянием моей одежды, и, заверив, что все в порядке, поспешил в свою хижину. Неожиданная встреча в лесу заметно вымотала меня, и ближайшие пару часов я провел в беспокойном сне.

Я видел прекрасное и пугающее алое небо, бесконечную россыпь звезд, сверкающих подобно рубинам, и гипнотизирующую кроваво-красную Луну. Она звала, звала мягко, но настойчиво. Повсюду раздавались голоса, пронизывающие сознание, неразборчиво повторяющие: «San…, San…, San…». И Луна становилась все ближе и ближе, обволакивая своим мягким, поглощающим сиянием. А на ее поверхности стоял он…

Ужасный крик возвестил округу о моем пробуждении. Садовник, находившийся неподалеку, вежливо постучался, и с тревогой в голосе спросил, все ли хорошо. С недоверием выслушав мои слова про ночной кошмар и посочувствовав, он посоветовал быстрее привести себя в порядок и отправляться в особняк. Гости должны были уже скоро прибыть, а приближающиеся раскаты грома возвещали о скорой грозе. Я оглядел свою мокрую, смятую постель и попытался вспомнить, сколь жуткое сновидения могло вызвать такие последствия, но не преуспел. За окном стремительно темнело, часы показывали восемь вечера. Наряд, подаренный Гарретом несколько лет назад, висел на стене, услужливо подготовленный еще вчера. Я быстро причесал растрепанные волосы, переоделся и, забрав с полки подарок для Уильяма, поспешил на прием.

Огромный зал встретил меня невообразимыми для простого обывателя богатством и роскошью. Сверкающие антикварные люстры наполняли зал мягким, расслабляющим светом, точно подчеркивая детали великолепного убранства. Коллекция картин именитых мастеров, бережно собранная знатным родом, радовала глаза оживленно беседующих гостей. Наряды их были столь ослепительны, что даже в шикарном подарке Гаррета я чувствовал себя немного неловко. Невероятных размеров стол был уставлен самыми разнообразными закусками, которые вскоре должно было сменить главное блюдо вечера — нежнейшее оленье мясо. Слуги с отточенной грацией лавировали между гостями, ловко меняя опустошенные бокалы с вином и медом. Разместившиеся на небольшой сценке в углу музыканты, исполняли нежную, размеренную мелодию, идеально дополнявшую праздничную атмосферу.

Стоит ли говорить, что глаза виновника торжества буквально блестели от переизбытка чувств. Однако Уильям всеми силами старался не показывать свое возбуждение и доказать, что уже взрослый. Преуспевал он в этом нелегком деле ровно до того момента, когда началась главная часть праздника. Гаррет произнес проникновенный тост, и под общие аплодисменты мальчик выпил свой первый бокал вина, после чего посыпались поздравления и подарки. От отца Уильям получил перстень с родовым гербом и инициалами «У.М.». Я же преподнес ему охотничий нож, сделанный лучшим кузнецом в округе. Да, он стоил мне немалых средств, но радость на лице мальчика была бесценна.

Торжество постепенно набирало свой темп. Музыканты перешли на веселый, быстрый ритм, подыгрывая настроению хмелевших гостей. Разговоры становились все громче, а атмосфера утрачивала свою официальность. Веселые танцы и пьяные песни не прекращались. Мед и вино лились рекой, а мы с Гарретом, позабыв о каких-либо статусах, во всю предавались воспоминаниям. Уильям, добравшийся до третьего бокала вина, силился продержаться до поздней ночи, но алкоголь оказался сильнее и вскоре мальчика уложили в постель.

Не знаю, сколько прошло времени, прежде чем гости начали расходиться. Гроза бушевала вовсю, так что затаскивать в кареты особо пьяных оказалось весьма трудной задачей для слуг, с которой они тем не менее справились. Дом постепенно пустел. Инструменты стихли и слышен был лишь звон убираемой посуды, да шорох метлы. Гаррет и я пытались доиграть партию в шахматы, но захмелевшие умы явно протестовали против столь сложных на данный момент забав. Мои тщетные попытки вспомнить, насколько длинный шаг у «коня», бесцеремонно прервал храп из кресла напротив, объявив конец прекрасного вечера. Хозяина дома увела прислуга, а я, несмотря на грозу, решил, что вполне одолею путь до хижины, и на неслушающихся ногах покинул особняк.

О том, что произошло после, мне будет мучительно больно писать. Разум мой начинает протестовать, отказываясь верить и пытаясь уберечь хозяина от кошмарных воспоминаний. Тошнота подкатывает к горлу каждый раз, когда я вновь представляю увиденный ужас. Так или иначе, я обязан завершить свою рукопись и рассказать, с чем мне пришлось столкнуться незадолго до того, как перо коснулось бумаги.

Точно сказать, как мне удалось добраться до хижины и окунуться в сладкие объятья Морфея, я не мог. Но на момент кошмарного пробуждения в настоящем аду об этом и вовсе не думалось. Очнулся я от пронизывающего холода и сводящих все тело судорог. Солнце только всходило, постепенно освещая последствия жуткой ночи. Мне с трудом удалось сесть и