Мы больше нигде не дома - Юлия Михайловна Беломлинская

Тенью, Носом, Портретом бродил наш герой по Петербургу…»

Что-то в таком духе.

А дальше про то, что кроме вот этого флера в Юхе ничего нет, но и этого довольно для того, чтобы назвать его гением…

Я бы в жизни на такое не обиделась.

Но я уже не участвую.

Я уже наступила ногой на ту полоску, нарисованную мелом на асфальте, после которой, по правилам, мне положено выходить из игры.

Это — граница игры.

А дальше я еду в Америку, и живу «за границей собственной судьбы».

Одна радость — в Блюмингтоне, в местной библиотеке, читаю русские журналы. В том числе, журнал «Театр», отданный по причине 90-х «молодежной редакции». Они развели там такое типа ЖЖ для пятнадцати посвященных. А журнал в ту пору был тиражом на всю страну. Тысяч сто что ли. Или четыреста…

И вдруг вижу там: мудила Юха пишет Опровержение!

Этой цыперовой статьи. Соревнуясь с ним в красноречии. Оттягиваясь в полный рост.

Там было что-то такое:

«…этот крошка Цахес, духовный уродец, могущий изрыгать только злословие, откуда он взялся? Оооо, я вам отвечу, откуда он взялся! Как ни странно, крошка Цыпер, будучи москвичом, является представителем самой злой, а именно петербуржской Школы Злословия! Основательница этой школы — Юля Беломлинская, местная Мадам Де Помпадур, ее имя и портрет присутствуют в этом отвратительном пасквиле в зашифрованном виде, именно в складках ее пышных юбок и зародилось омерзительное явление, называемое Крошка Цыпер… Вот чей он паж и верный ученик! Но у Юли все было проще и понятней. Юля Беломлинская — паучиха Черная вдова, ей надо выспаться на человеке, а потом его уничтожить.

Ее последователь — гнусный Крошка Цыпер, мелкая собачонка при знатной даме, кусает просто так, из любви к хозяйке…»

Ну, вроде, хватит.

Я цитирую по памяти.

Я много раз прочла это.

Сижу себе в библиотекеуниверситетского города Цветогорска Мид-Вест Индиана,

растолстевшая, в бесформенной сиреневой кофте, абсолютно оторванная сама от себя, от всего, кроме своей дочки, ни к чему непричастная…

И читаю этот русский журнал трехлетней давности…

Чувствовала я себя, наверное, как Судейкина.

Уже там, в парижском скворешнике.

— Что это было? В какой стране? С кем?

Как вы сказали? Петербург?

А они, по-прежнему, там живут, ходят по моим улицам.

Тенью, Носом, портретом…

А они, по-прежнему, могут взять билет до Питера.

Выйти утром на Невский, пройти двадцать минут,

свернуть на Итальянскую,

подняться на третий этаж в подворотне Малигота,

постучать, и двухстворчатую дверь распахнет…

Похмельный, но не злой.

Глаза красные, как у белого кролика.

Мой Гастон — из книжки «Роковая любовь».

Призрак Оперы.

Все москвичи знали, что он — редкая в нашем кругу, ранняя птица. И даже с первого московского поезда можно смело идти в эту мастерскую, и там тебе откроют.

И там ты, глупый бедный москвич, будешь пить своей первый Утренний Питерский Кофе.

Да, Призрак Оперы обычно к девяти уже там.

В своей мастерской, во дворе театра, бывшей адмиральской квартире.

А я приду нескоро.

Хорошо если к двенадцати.

А может и к часу.

Господи, как же я хочу домой…

Домой?

Нет.

Я еще не готова.

Вернуться к себе самой.

«Юля Беломлинская — паучиха Черная вдова…»

Я все читала, вспоминала и плакала…

Наверное, эти дурацкие юхины строчки покоробились и расплылись,

на них вылилось три ведра моей скупой мужской слезы…

…Последний удар, который я ему нанесла, уже перед отъездом, был отказ подписать какое-то прошение о том,

чтобы какой-то его партии панк-рока отдали остров в Тихом океане.

Такая натурально концептуальная петиция.

— Подпиши! Устроим там колонию, класс будет! Все будем ходить голыми!

— Нет, Боря, не подпишу. Я точно знаю, что у тебя на острове всем можно будет ходить голыми. Но зато ходить одетыми будет запрещено под угрозой расстрела и высылки.

С этим я и улетела в Америку.

И вот сижу, вспоминаю свою Школу Злословия…

А потом вспомнила, что все это только классики на асфальте.

И только кажется, что нельзя преступить эту черту.

Ее можно даже просто стереть.

Она мелом нарисована.

Первое, что я спрашиваю у крошки Цыпера по приезде:

— Как там Юха?

Цыпер говорит:

— Юха оказался такой хороший… Вписался в ОГИ, на детских утренниках читать сказки. Представляешь, честно встает утром, приходит к десяти. И не пытается там с родителями этих детей тусовать, а честно читает…

Я тоже думаю: какой хороший стал Юха…

И потом вспомнила эту всю историю и сделала его героем хулиганской слэм-поэмы «Интервью».

Потом видела я его один раз.