Год длиною в жизнь - Елена Арсеньева

Вчера вечером старая дама решила прогуляться по Монтергёй.Она любила эту шумную пешеходную улицу со множеством магазинов. Здесь сказочныекондитерские и булочные, а рыбные, мясные и цветочные лотки и фромажерии [2]держат не арабы, которых теперь сплошь и рядом видишь даже в центре, анастоящие французы. Еще их отцы и деды держали те же самые рыбные, мясные ицветочные лотки и фромажерии – здесь же, на Монтергёй, рядом с Центральнымрынком, со знаменитым Чревом Парижа, воспетым Золя. Может быть, если бы мадамЛе Буа встретилась с этими самыми отцами и дедами, у них нашлось бы, о чемпоговорить, о чем вспомнить, сидя за столиком одного из здешних многочисленныхбистро, которые тоже помнят былое… Она ведь тут часто бывала в прежние времена!Неподалеку от Монтергёй, вон там, за углом, была конспиративная квартира 9-йгруппы парижского отделения FFL, Forces de la France Libre, войск СвободнойФранции. Может быть, в нее входил и кто-то из старожилов Монтергёй…

Но, скорей всего, никого из тех стариков уже нет – как нетбольше и Чрева Парижа. Теперь на его месте прелестный парк. Только она что-тозадержалась тут, на этом свете. Одинокая старуха, переполненная воспоминаниями,будто ее китайская шкатулка – пуговичками. Боже мой, каких только пуговичек тамнет! Даже с матушкиных платьев! Их начала собирать еще в Харбине grand-aan…

Нет, ну при чем здесь давно покойная grand-aan? При чемздесь пуговички? Мысли скачут, совершенно как блохи на уличной собаке, неугнаться за ними!

Кажется, сто лет прошло с тех пор, как она видела настоящуюуличную собаку. Это хорошо, конечно, что больше нет бездомных псов, а все-такипочему-то хочется встретить на улице вдруг не одного из рафинированныхзолотистых ретриверов или страшненьких тигровых бульдогов, а веселую лохматуюдворняжку с любопытной, словно бы улыбающейся мордой – как раньше,давным-давно…

Стоп. Мысли опять разлетелись. Монтергёй, она почему-товспоминала про Монтергёй… Почему? Может быть, потому, что однажды видела здесьсаму английскую королеву? Да-да, ее величество Елизавета тоже любила Монтергёйи как-то раз, во время очередного визита в Париж, решила прогуляться по этойчудной улице. Конечно, она была окружена толпой охраны и толпищей зевак, такчто старая дама увидела не то чтобы королеву, вернее, совсем не королеву, авсего лишь краешек розовой вуали, красивым облачком осенявшей королевскуюшляпку. А это, конечно, не считается.

Ах нет, сообразила вдруг мадам Ле Буа, она вспоминалаМонтергёй вовсе не из-за королевы, а из-за того высокого парня, которыйвнезапно появился из-за церкви Святого Юсташа. Он шел быстрой, решительнойпоходкой, развернув плечи. На нем было крохотное кепи с маленьким козырьком, надвинутоена лоб, короткое приталенное пальто, распахнутое так, что были видны свитер игалифе, заправленные в высокие, до колен, сапоги с узкими голенищами. Мадам ЛеБуа даже ахнула, когда его увидела, даже зажала испуганно рот ладонью.Совершенно так одевались в Париже во время оккупации те парни, которые пошли наслужбу к гитлеровцам. Это был их особый шик: куртка, перешитая из шинели, кепи,надвинутое на лоб, сапоги и галифе. Увидишь такого франта – и понимаешь: передтобой прихвостень бошей. Среди них были не только французы, но и русские, такиеже отпрыски эмигрантов, как и Рита Ле Буа, и они были почему-то особеннобезжалостны к соотечественникам, которые работали в Сопротивлении…

Мода нынче вернулась – на такие же кепи, такие же галифе исапоги? Или этот парень в самом деле выскользнул из дальнего уголкавоспоминаний, глубоко запрятанных в душе старой дамы?

Она не любила вспоминать войну, как, впрочем, не любилавспоминать кое-что, случившееся уже во вполне мирные времена: в 1965 году. Втом году она побывала в России… Она предпочитала проскальзывать в своемсознании мимо этих двух событий – совершенно как умело делать то же самоеВремя, о котором писал в «Зимней сказке» Шекспир:

Я – для немногих счастье, скорбь – для всех.

Для злых и добрых – страх и радость…

Я вечно то же, с древности далекой

До наших дней. Мое взирало око

На самое начало бытия;

И сделаю таким же прошлым я

То, что царит теперь. Оно увянет

И сказкою, как эта сказка, станет!

Перевернуть часы позвольте мне

И думайте, что были вы во сне.

Старая дама деликатно зевнула, прикрыв рот рукой, затянутойв коричневую замшевую перчатку, и устало прищурилась. Ее и в самом деле вдругстало клонить в сон. Слишком уж ярко светило нынче солнце, вот в чем дело. Непо-зимнему, а по-весеннему! Сверкали мраморные статуи богов и героев, сверкалабелая щебенка, которой усыпана земля в Тюильри, сверкала вода в фонтане, и дажеперья отъевшихся на туристских багетах уток сверкали…

Сверкают перья уток? Absurde. У нее просто что-то с глазами.Вот что подумала мадам Ле Буа. В старости такое бывает. Видишь то, чего нет,вспоминаешь то, о чем не стоит вспоминать, вообще лезет в голову всякая ерунда.Например, сейчас она подумала, глядя вслед той русской женщине, которая все ещеидет за кавалькадой маленьких всадников, что, если бы в 1965 году в России неумерла ее новорожденная дочь, она бы выглядела сейчас, наверное, совершеннотак, как эта красивая дама. Ей было бы чуть за сорок. А кто эта маленькаядевочка, которая сидит на пони? Ее внучка? Или поздняя дочь? Значит, такой жедевочкой могла бы быть внучка или правнучка мадам Ле Буа, и ей не пришлось быкоротать жизнь в полном одиночестве.

on Dieu и Боже мой, это уже маразм. Во всех русскихженщинах, которым под сорок, она невольно видит свою дочь, как будто та неумерла, едва успев родиться!

«Успокойся, – строго сказала она себе. – Не думай больше обэтом. От таких мыслей ты начинаешь волноваться, а волноваться в твои годывредно».

Время, о котором писал Шекспир, Старик Время, как называлего Метерлинк, – много ли они оставили ей времени?..

Старая дама поудобнее устроилась в металлическом кресле,вытянула ноги в изящных замшевых туфлях, увы, уже изрядно испачканных белойпылью. Определенно, у нее уже начался старческий маразм. О чем она толькодумала, надевая их в Тюильри? Все знают: в замшевой обуви сюда приходитьнельзя, теперь туфли непоправимо испорчены. Эту пыль ничем не отчистишь доконца, все равно остаются белесые пятна. Придется покупать новые, искать воттакую же замшу, которая бы подходила по цвету к перчаткам… Ну не смешно ли: подбиратьне перчатки к туфлям, а туфли к перчаткам?

А впрочем, слабо улыбнулась старая дама, в ее годы ужесмешно заботиться о таких мелочах. На ее век как-нибудь хватит и этих туфелек.Пусть даже и с пятнышками!