Год длиною в жизнь - Елена Арсеньева

– Игорек, – как обычно, путая имя, спросила баба Саша, – тыне видал «Энского рабочего»? А ты, Оля, не видела?

– Наверное, выбросил кто-то, – беспечно сказала мама, ноГеоргий знал, что она спрятала газету в шкафу, который стоял в их с отчимомспальне.

Он только вздохнул тогда. В прошлом их семьи было столькозагадок… У бабы Саши и бабы Любы – свои, у мамы – свои, у отчима – свои. Ноникто не собирался эти секреты открывать детям, Георгий и Верунька жили, ничегоо прошлом не ведая. Может, оно и хорошо – не обременять детей ничем тяжелым истрашным, – но Георгию хотелось знать все. Ему вообще нравилось думать о бабкахсвоих, о дедах, об их жизни, о жизни маминой… Ему становилось как-то спокойнейот этих размышлений. Когда о прошлом ничего не знаешь, кажется, за твоей спинойвеет ветер ледяной пустыни, а когда чувствуешь позади тылы, охраняемыепредками, – жить теплее. Честное слово! Вообще уверенней себя чувствуешь, когдаможешь мысленно оглянуться – и посмотреть в их сочувствующие, любящие глаза,как бы говорящие: «Мы с тобой! Ты не один!»

А впрочем, что-то он сейчас не о том задумался. «Спаситель»по-прежнему смотрит на него выжидающе, и Лавров уставился удивленно, и Рита…Она тоже на него смотрит, да как!

Что происходит, товарищи? Что произошло в то краткое мгновение,пока он отвлекся на свои размышления?

– Аксаков? – прищурился Лавров. – Ваша фамилия – Аксаков?Извините, вы… вы кем работаете?

Заминка в его вопросе была почти незаметна, однако Григорийвсе же заметил ее и понял: Лавров хотел сказать что-то другое. Интересно,отчего их с Ритой так заинтересовала его фамилия? Спросить бы, но, наверное, нестоит, пока их обоих так и стрижет глазами «бурильщик» в сером костюме. Ясноже, что Лавров ничего не скажет!

– Я заканчиваю журфак, – скромно сообщил Георгий. – Сейчасна практике в редакции «Энского рабочего».

– А, так вы здесь по заданию редакции? – сообразил Лавров.

– Да, мне поручено написать материал об Олеге Вознесенском,вернее, о том, как прошли похороны.

– Ну что ж, думаю, вы тут узнали кое-что интересное длясебя, – сказал Лавров. – И если поедете на кладбище, еще многое узнаете.Надеюсь, вы сможете все это описать точно и ярко.

«Бурильщик» покосился на Георгия и тотчас отвел глаза, новзгляд его был весьма выразителен.

«Пиши, пиши, практикант! – читалось в нем. – Написать тыможешь все, что угодно, но напечатают ли твою писанину – большой вопрос!»

Георгий мысленно вздохнул. Мало того что Полозков бдит, надним ведь есть еще редактор, а над редактором – учреждение под названиемГлавлит. Вот уж мимо кого ни птица не пролетит, ни рыба не проплывет, ни зверьне прорыскнет! Придиры там сидят – не дай Господь. В каждой строчке видятидеологический просчет. Не далее как вчера Георгий своими ушами слышал, какзавотделом культуры и литературы объяснял местной поэтессе, почему еестихотворение напечатано с купюрами:

– У вас там фраза была: «Все меньше в жизни дружбы, всебольше пустоты». Помните?

– Конечно, помню! – обиженно простонала поэтесса. – Почемуее убрали?

– Цензор Главлита велел, – вздохнул завотделом. – Сказал,что нельзя такую строку оставлять, ведь могут подумать, что в нашей стране, вжизни наших людей «все меньше дружбы, все больше пустоты». Ну и все такое…

– Да кто же может подумать? Кого они все боятся, в вашемГлавлите? – взывала отчаянно поэтесса. Но взывала напрасно: завотделом толькоплечами пожимал да руками разводил, а еще возводил очи гор?е, словно намекая:там, наверху, виднее…

Конечно, цензоры не пропустят и намека на целинную трагедию.Но это их дело. А дело Георгия – описать все, что он узнал сегодня. И чтоузнает на кладбище.

– Товарищи, кто еще едет? – громогласно спросилраспорядитель похорон.

Георгий обнаружил, что двор почти опустел: гроб занесли вкатафалк, знакомые Вознесенского, собиравшиеся проводить его до конца земногопути, сели в два автобуса, соседи, явившиеся только к выносу, возвращались всвои подъезды. Автобусы уже фырчали моторами, ужасно чадя. Рита сморщила нос,смешно замахала рукой перед лицом, разгоняя бензиновую гарь.

«Можно подумать, у них там, в заграницах, автобусы не чадят!– вдруг обиделся Георгий. – Да во всех газетах пишут о том, как вредныепромышленные выбросы портят тамошнюю природу».

Распорядитель похорон забрался в автобус и махнул шоферу:

– Вроде все. Отправляемся!

– Погодите! – спохватился Георгий. – Я тоже еду!

Он кинулся к дверце, вскочил на подножку, обернулся: Лаврови Рита смотрели ему вслед. «Серый костюм» торопливо вышагивал к серой же«Волге», доселе стоявшей у крайнего подъезда.

«Я забыл проститься с Лавровым и с ней! – ужаснулся Георгий.– Что она обо мне, невеже, увальне энском, подумает? Вот деревня, скажет!»

И такая тоска его взяла, что он чуть не кинулся вон изавтобуса, плюнув на задание редакции. Но тут дверцы сомкнулись прямо перед егоносом, как будто для водителя успешная практика студента Георгия Аксакова имелазначение куда большее, чем для самого вышеназванного студента. И автобустронулся.

Георгий успел увидеть, как Рита, пожав плечами, повернуласьк Лаврову, взяла его под руку и вместе с ним пошла со двора.

«Что она обо мне подумает? – мысленно повторил он состранным, злобным чувством, которого прежде не испытывал. – Да она завтра дажене вспомнит обо мне! Да она забудет обо мне уже через минуту! Самое большее –через пять минут!»

Георгий опустил глаза, чтобы не видеть никого. Он ненавиделсейчас Лаврова, которого Рита взяла под руку. Почему? Называлось это чувстворевностью, но Георгий очень удивился бы, если бы узнал, что он, оказывается,ревнует незнакомую женщину к почти незнакомому человеку. Нет, ну в самом деле,вот глупость, а?

«Для Татьяны Ле Буа, 12, рю де ля Мадлен, Париж