Третье пришествие. Ангелы ада - Александр Щеголев

Натали сегодня захотела развеяться и развлечься. Жизнь в деревне для отмороженной экстремалки, пусть и повзрослевшей, – тоска смертная, понимаю. Так что стоило Эйнштейну ее поманить, дескать, нужен эксперт по аномалам-суггесторам, она рванула из дому, чуть калитку с петель не снесла.

Эксперт по суггесторам она, скажу по большому секрету, паршивый… Хотя сама суггестор далеко не последний. Но, например, отнюдь не слепые и не слабовидящие считаются лучшими специалистами по зрению. А эксперты по болезням матки зачастую сами вообще не имеют органа, служащего объектом их профессионального интереса. Однако Эйнштейн решил, что с налаживанием контактов и наведением мостов Натали справится лучше всех. Ему видней. И в Виварий мы прибыли вдвоем, оставив близнецов на моего отца – не впервой деду, справится…

Короче. Именно над Бутылкой, то есть над стрелкой острова, где стоит бывшая тюрьма, и разверзлись небеса.

«Разверзлись» – в смысле «открылись». Словечко из романов, его для красоты пишут, чтобы кинуть понты. Так я раньше думал – до сего момента. Невидимый исполинский нож двумя широкими взмахами вспарывает туман над нашими головами, и в сером разломе открывается чистейшая, головокружительная голубизна.

Невиданное дело! Обычно все наоборот: если милостью Зоны и появляется в небе какой-то просвет, он обязательно заволакивается плотной мутью. Облачность в Питере такая низкая, хоть люстры вешай. Облака твердые и грязные на вид, как подошвы ботинок, натуральный потолок этого мира. И вот потолок вскрыт. Туман разрывается с душераздирающим скрежетом, стремительно раздвигается, обнажая ясное июньское небо. От визга, с которым работает гигантский нож, закладывает уши. Техник что-то кричит мне из воды – я не слышу. Ветер вдруг бьет в лицо – коротко и зло. Возникает ослепительное солнце, я бы порадовался ему, если б успел. Кромки расползшегося серого марева – изумрудно-зеленые, и кусок неба по краям разрыва – тоже зеленый. Становится виден весь остров, вся Новая Голландия – от края до края, от обоих каналов до реки Мойки. По ту сторону Мойки – дома, старые кварталы, за которыми – Театральная площадь. Черная трава на газоне оказывается вдруг резко зеленой, контрастной… Лето во всей красе. Лето, которого в тумане и не видно было. Конец июня…

А потом меня накрывает. Голова вдруг раздувается, как подушка безопасности, – в один миг. Череп как аэростат, наполненный болью, и я бы взлетел, если б не был проткнут бесконечным стеклянным стержнем, упавшим с изумрудного неба. Аэростат лопается, боль разлетается рваными тряпками. Стеклянный стержень – это ось мира. Мир вокруг меня поворачивается, и я падаю. Вижу упавшего рядом Зайку-Мурата, выгнувшегося дугой в непонятных корчах; слышу, как он истошно и непонятно мычит; вижу, как выбегают из Бутылки сотрудники Вивария, как они валятся на траву, скошенные неведомой силой. Кто-то остается на ногах, раскачиваясь и заткнув уши руками, кто-то, присев на корточки, беззвучно визжит. Эйнштейн подхватывает и тащит Натали – спасибо тебе, шеф, не растерялся, объяснил бы ты теперь, что происходит? ЧТО ЭТО?!!

А потом накрывает уже весь наш заповедник уникальных зверюшек, наш остров доктора Моро…

Мир вокруг сминается и комкается, превращается в негатив и так застывает, стекленея, и тут же стекло карябает чудовищная вилка, этот скрип – за пределами человеческих сил, операция без наркоза…

Мы в шутку называли Адмиралтейский канал Адским (после неудачного сокращения в приказе по филиалу: Ад-ский к-л) и Зону за ним – Адом, а себя – ангелами, спускающимися порой с обетованных небес Новой Голландии, чтобы наводить там, в Аду, порядок.

Называли – и накликали… Ад решил нанести ответный визит.

Ворота в Ад распахнулись, и пространство идет изломами, разбивается на миллиарды отражений, вихрятся осколки, радужные зигзаги бьют в искрящуюся землю, отражающую солнце… Это не Ад, наконец понимаю я, это Посещение. Настоящее. ОНИ снова снизошли до нас – как три четверти века назад…

Сколько длится безумие, непонятно, часы встали у всех.

– Э-э, ребята! Вот вам еще один Лоскут, – произносит спокойный голос сверху.

Я приподнимаюсь на локте. Рядом стоит Леденец и с любопытством осматривается. Что за фокусы, как он выдержал? Хоть бы хны ему, бодр и невозмутим.

– Лоскут? – вымучиваю я.

– Точно так, – отвечает он мне. – Над Гостинкой было примерно то же самое.

В норме не только Леденец, на ногах вся охрана, ну, практически вся за малым исключением. Обычный персонал тоже кое-как в строю. Выбило прежде всего нас, аномалов, особенно «электромагнетиков» – меня и Натали. У подопытных в их камерах, вероятно, та же картина, но это еще предстоит проверить…

Не знаю, какие тут еще силы начудили, но то, что электромагнитное поле Зоны временно сошло с ума, – точно. Во всяком случае, импульс был исключительной мощности, то-то мой кочан чуть не разорвало. Или таки разорвало – безо всяких «чуть»? Проверяю. Башка вроде на месте… Зона, тварь поганая, за что же ты не любишь собственных детей?

Поднимаюсь…

Насчет Лоскута – серьезное заявление. Леденец ведь был там, неподалеку от Невского, когда центр города превратился в черт-те что, наблюдал катаклизм своими глазами. Тот феномен принял форму полосы с ровными, как по линеечке, границами, потому, собственно, сталкеры и обозвали возникший из ниоткуда участок Лоскутом. Этакая Зона в Зоне. Неужели прав Леденец, и мы здесь получили вторую такую «полосу»?

– Хотя нет, Пэн, – произносит разведчик с сомнением. – Похоже-то оно похоже, да не совсем. Над Невским было страшнее. И масштабнее, что ли. Меня-то краешком накрыло, да и то, знаешь ли, как серпом по Фаберже… А в эпицентре, говорят, невозможно было выдержать. Сталкеры сами себе уши прокалывали… в смысле, не как для пирсинга, а ножом с размаху в барабанную перепонку, чтоб не слышать то, что звучало… Прикинь? Другие слепли, седели буквально за минуту… Не знаю, в общем, может, у нас тут и не Лоскут никакой?

– Разберемся, – вымучиваю я. – Ты, главное, стой где стоишь, не двигайся.

Он не задает дурацких вопросов «отчего?» да «почему?». Он и до моего приказа стоит на месте как приклеенный, шагу не сделал в сторону… Это работает чуйка, сталкерская чуйка, – врожденное инстинктивное чутье на опасность. Чуйке не учатся, тренировками ее не нарабатывают, она либо есть изначально, либо нет ее.

Но сейчас Леденец произошедшего не видит. Чует, что все вокруг изменилось и изменения опасны, – но не видит. Куда ему, обычному человеку, – пусть он и опытный ходок по Зоне, пусть один из лучших разведчиков Центра Аномальных Явлений.

Леденец ведь чисто питерский сталкер. В ЦАЯ вообще не так уж много универсалов с опытом работы в других Зонах, тем более в изначальных вроде хармонтской. Больше того, если кто-нибудь из здешних и топтал земли, загаженные инопланетянами, это был либо сибирский «торт», либо в лучшем случае чернобыльское криволесье. Где им почуять хармонтские чудеса и диковины? Из всех, кто был сейчас в Новой Голландии, только мы с Натали нюхали Хармонт, да еще, понятное дело, Эйнштейн.