Дуэль на троих - Михаил Крупин

Что же до жестокого сражения около деревни – Бородино, кажется – едва пробую вернуться туда воспоминанием и запечатлеть в словах, меня почти выворачивает. Нет, это просто невозможно! Даже Люка, который со своим штыком таскался за императором по всей Европе и даже по Африке, уверяет, что ничего подобного этой дичайшей мясорубке не припомнит!

Парижский издатель, конечно, отсыплет за описание «самой кровопролитной битвы Бонапарта» кругленькую сумму, но плевать на это. Может быть, потом, позже…

А какой-нибудь Люка или Перен, намекни им, что есть и такой способ заработка, вмиг возьмутся за перо. Забавно было бы прочесть их творения. Тогда мы и впрямь поменяемся местами…

Скажи мне кто три года назад, что завсегдатай богемных кафе, страстный поклонник Руссо и Вольтера, сам пробующий силы на литературном поприще, апологет всечеловеческой гармонии начнет бруском шкрябать по сабле, прицельно палить по «любимым собратьям» под другими флагами, лечить натертое брюхо и сбитые копыта коня и собачиться за долю пороха с пехотным интендантом, я бы долго хохотал, крутя так и сяк сей нелепый перформанс.

Но теперь… Воистину мой пример – лучшее подтверждение тому, что человек – несмотря на все свои сугубо индивидуальные максимы и философии – самое стадное животное. Я и помыслить не мог, как легко с меня слетит в войсках весь пацифизм, все свои и чужие «великие мысли», вся святая Сорбонна, и Монтескье, и Парни – все мое «мировое гражданство». Конечно, я еще помню и при случае готов повторить все те же книжные слова, но при этом я буду испытывать только одно чувство – удивление! Удивление тем фактом, что из всей этой высокой поэзии на разбитой военной дороге выветрился вдруг весь смысл. «Упованье», «упоенье», «инфернальные» или «божественные сны», «порывы разума», «восторги сердца», «священная свобода»!.. Да-да, слова опустели, я честно морщу лоб, честно ищу и честно не нахожу в этих словах ни малейшего смысла!

Я всерьез живу жизнью полка, в рамках этой жизни – жизнью роты, а в роте жизнью нескольких своих закадычных друзей, за которых готов порвать глотку и русским, и лукавым союзникам – полякам, и верным союзникам – испанцам и немцам, и неуправляемым итальяшкам, и даже французам из чужих полков. И так живет у нас каждый!..

По диспозиции наша рота должна была въехать в Кремль второй. Но первую роту у западных ворот обстреляли несколько кретинов (едва ли это были военные, армия Кутузова давно ушла). Первая рота отступила на несколько минут за дома и покуда разбиралась с теми психопатами, мы объехали Кремль вдоль речонки, служившей когда-то рвом, с юга и подорвали другие ворота.

Так что мы – Люка, Пьер, Франсуа Перен и ваш покорный слуга, а вернее наши анатолийские жеребцы, прошагали первыми по звонкой брусчатке «святая святых» русской столицы!

Когда на повороте взметнулась вверх белая колокольня в золоченом шлеме, у меня вдруг захватило дух, и что-то странное произошло с моей рукой. Истинный Бог, она вдруг потянулась креститься! И именно по-русски – справа налево. Конечно, я не перекрестился, да и не сделал бы этого в виду своих товарищей, будь позыв вдвое сильней, но запомнил это странное незавершенное движение…

В тишине, неестественной для центра широкого города, нарушаемой лишь цоканьем подков, всплыло вокруг нас четыре исполинских храма-византийца. Ветерок шевелил и носил по брусчатке обрывки каких-то воззваний…

Мои товарищи настороженно крутили головами, и переговаривались сперва вполголоса, но с каждым поворотом звонкого пути все громче, с нарочитой беспечностью, как под огнем…

– Какая тишина… – начал как всегда Пьер.

– Неужели все население покинуло город? – поддержал Люка. – А кто рассказывал о тысячах девиц на выданье? Они тоже ушли вместе с армией?

– Видимо, они и впрямь прекрасны, если русское войско увезло их с собой, как стратегический запас страны!.. – попробовал развеселиться Пьер, но взгляд его остался напряженным.

– О, русские мне ответят за это! – захохотал безмятежно в ответ Люка.

Воистину благодарный собеседник!..

* * *

Полуденное осеннее солнце почти не создавало теней. Это подчеркивало легкий ужас от безлюдья…

– Да, от этой тишины – мурашки по коже! – Поль, даже поддерживая светскую беседу, оставался весь в себе. – Даже под Бородино, в этом пекле из свинца и сабель, я чувствовал себя спокойней…

Мы уже безвыходно кружили по широкой площади.

– Займись делом, и мурашки пройдут, – подбодрил его Люка. – Ты нашел конюшни?

– Да – за теми зданиями есть конюшня. Но ее не хватит даже разместить коней эскорта императора. Что же говорить о батальоне охраны?

Я спешился, достал из портупеи и развернул свою карту. Пьер первым заметил это. Подъехал. За ним – и Люка.

– О, Жан, у тебя есть карта?

Не следовало этого делать даже при лучших товарищах, но – каюсь! – не смог утерпеть.

– Это старая карта. Теперь все не так. – Я озирался, стремясь совместить в уме картинку времен Герберштейна (о, эти наивные штришочки теней на флагах, башнях и домиках!) с тем, что сейчас видел вокруг[1].

– Откуда она у тебя? – ожесточенно потер свой носище Люка.

– Это карта деда, – отозвался я тоном, призывающим умерить любопытство.

– Да, твои предки – из России! – хлопнул Люка себя по лбу, явно пропуская тон мимо ушей. – Я и забыл!

Этот верзила всегда умилял меня своей простотой. И я махнул перед его носом саблей в сторону северных ворот:

– Знаешь, как называется та башня?.. – Но, сличив реальность с геометрией Кремля на карте, быстро сменил направление своей «указки». – Нет, вот эта?

– Я видел похожую архитектуру в Италии, – абстрактно высказался Поль.

– Да-да – стиль, как во Флоренции! – вмешался Пьер. – Только здесь все выше и торжественнее.

– Это из-за тишины. Во Флоренции щебет чернявых красоток настраивал совсем на другой лад! – поддакнул Перен.

Эти французские философы когда-нибудь выведут меня из себя безмозглой трепотней!

– Заткнитесь, плебеи! Эта башня носит мое имя!

– Башня Бекле?! – вытаращился на меня Пьер.

– Бекле-Мишефф. Это имя моих славных предков, казненных русским царем.

Пьер, шут гороховый, тут же спрыгнув с коня, изобразил изысканный придворный поклон в мой адрес.

На площадь уже втянулась вся наша рота, наполнив пространство бряцаньем и гамом. Помалу, по одному отделению, в разных углах площади полк спешивался. Обследуя местность, гвардейцы бродили вдоль зданий с мистической восточной лепниной и дергали все двери подряд.