Один день что три осени - Лю Чжэньюнь

труппе, можно сказать, была моей тихой гаванью в океане мирской суеты. Потом она вышла замуж за другого, а чуть позже повесилась из-за пучка лука. Несколько дней назад я увидел ее во сне, такой же вот танцующей над рекой.

Сделав паузу, он добавил:

– Взмывала все выше и выше. Только тетке не говори, – тихонько сказал он.

Как-то на Праздник середины осени я увидел на одной из его картин мужчину, который садился на поезд, прямо в его животе была нарисована женщина. Указывая на эту женщину, я поинтересовался, кто это? Шестой дядюшка ответил, что это тоже душа умершей.

– А почему она оказалась в животе? – спросил я.

– Она переместилась туда, чтобы добраться до родственников, живущих в дальних краях.

В другой раз, на Праздник чистого света, я увидел среди картин Шестого дядюшки преисподнюю. Заполнявшим ее грешникам приходилось несладко: кому-то отрезали нос, кому-то выковыривали глаза, кого-то распиливали пополам, кого-то поджаривали на огне, кого-то забрасывали на гору, утыканную ножами. Даже через картину я слышал душераздирающие вопли, однако изображенный на картине Владыка ада смеялся.

– Тут такая кровавая сцена, почему он смеется? – спросил я.

– Ему один из грешников перед смертью анекдот рассказал. И Владыка ада тут же поинтересовался, мол, ты, случаем, не яньцзинец?

Тут уж и я, покачав головой, рассмеялся. А Шестой дядюшка добавил:

– Как ни крути, Яньцзинь славится своими шутниками.

На другой картине я заметил женщину, похожую на буддийскую монахиню. Бормоча что-то под нос, она пришпиливала к доске бумажных человечков. Эта картина именовалась «Ни вражды, ни ненависти».

– Раз нет ни вражды, ни ненависти, зачем тогда их пришпиливать?

– Работа такая, – объяснил Шестой дядюшка.

– Понял, – сказал я, и спина моя покрылась холодным потом.

Шестой дядюшка также рисовал и реальных жителей, к примеру, Большеротого У, что у северных ворот торговал бараньей похлебкой, Лао Чжу, что у западных ворот замачивал в рассоле свиные лытки, слепого Лао Дуна, что на улице Дунцзе предсказывал судьбу, а еще дворника Го Баочэня, что подметал центр города и т. д. Все они выглядели очень правдиво и были выполнены в технике контурного рисунка. Показывая на Большеротого У, Шестой дядюшка прокомментировал:

– Во всем Яньцзине только он хорошо готовил баранью похлебку, жаль, что справил сорок лет и помер.

Сделав паузу, он добавил:

– Разжирел на своих харчах. Всегда сохранял серьезность, все горести копил в себе, вот они его и раздавили.

Он показал на гадателя Лао Дуна.

– А этот Лао Дун всю жизнь нес всякую чушь. Когда зрячий заходит в тупик, без слепца не обойтись.

Помолчав, он добавил:

– Тупиковые ситуации только нелепица и решает.

Он показал на Го Баочэня.

Старина Го в этой жизни метет улицы. По словам Лао Дуна, в прошлой жизни он занимал пост премьер-министра и косил людей как коноплю, теперь пришла пора пройтись по себе.

Помолчав, он добавил:

– У него мозги что кисель, зато сын уехал учиться в Англию, это называется минус на минус дает плюс.

Еще у Шестого дядюшки было большое полотнище в два квадратных метра, тоже контурный рисунок с изображением всех участников прежней театральной труппы, причем каждый из них имел свое выражение лица. Шестой дядюшка принялся рассказывать кто есть кто:

– Это – Чэнь Чжанцзе. Когда распустили труппу, его жена выпила ядохимикат и померла, он после этого перебрался в Ухань и устроился кочегаром в паровозном депо. Это – Сунь Сяобао, у него было амплуа комика, потом он уехал в Дацин, устроился бурильщиком на Дацинских нефтепромыслах[8].

Потом он показал на малыша лет пяти.

– А это – сынишка Чэнь Чжанцзе, Минлян. Пока был маленьким, целыми днями крутился за сценой, а когда вырос, то по одной неудобной причине переехал в Сиань.

Затем, показав на одну красавицу, дядюшка тихонько сказал:

– А это та самая, что парит над Хуанхэ.

Я сразу понял, что Шестой дядюшка намекает на свою задушевную подругу. Я приблизился рассмотреть повнимательнее и похвалил:

– И правда красавица.

– Лучше не бередить душу, – откликнулся он и добавил, – из тех, что на этой картине, семерых-восьмерых уже нет. Пока рисовал, обнаружилось, что многих уже позабыл, поэтому они тут и не появились.

Посетив дядюшку на Праздник весны, я заметил у него картину с бегущим вдоль рельсов мальчиком, в небе над ним парил воздушный змей, позади него шел старый бык.

– Почему этот мальчик бежит вдоль рельсов? – спросил я.

– Сел не на тот поезд.

Картина так и называлась «Ошибся направлением».

– Мальчуган ротозей еще тот, – заметил я.

– А редко ли мы в своей жизни движемся не туда? – откликнулся Шестой дядюшка.

Я согласно кивнул. Еще Шестой дядюшка создал длинный десятиметровый свиток наподобие сунской картины-панорамы «По реке в Праздник чистого света»; он тоже был выполнен в технике тонкого контурного рисунка, только изображал ярмарку у яньцзиньской переправы, правда люди на картине также были одеты по моде сунской эпохи; бурлящие волны Хуанхэ вздымались ввысь; под прибрежными ивами кто-то играл на флейте, кто-то – на трехструнке; стоявший на носу лодки рыбак держал в руках сеть, в которую вместо карпов, амуров, карасей или толстолобиков, попалась русалка; по пристани у переправы туда-сюда сновал народ с тележками, с коромыслами, со скотом; над дверью изображенного под мостом кабачка висела дощечка с простенькой надписью «Один день что три осени». Показывая на вывеску, я заметил:

– Дядюшка, на заведения такие надписи не вешают, здесь подойдет что-то типа «Пусть дела процветают» или «Пусть источник богатства не пересыхает».

Шестой дядюшка в ответ лишь засмеялся:

– Я в тот день малость перебрал, поэтому места для надписи практически не оставил. Такие цветистые фразы у меня все равно бы не поместились, вот я и написал «Один день что три осени», тут иероглифы попроще.

Кроме всего прочего, Шестой дядюшка искусно изображал животных: собак, кошек, лис, хорьков, причем у каждого было особое настроение; среди них была одна обезьянка, которая, прислонившись к иве, дремала, сложив лапки на животе, ее шею обвивал железный обруч, на котором крепилась привязанная к дереву цепь, конец этой цепи свисал ей на грудь. Ее голову и тело сплошь покрывали еще свежие рубцы.

– Судя по толстенным мозолям на ее попе и подошвах, обезьяна, боюсь, уже не молода? – поинтересовался я.

– Это мой автопортрет, – ответил Шестой дядюшка.

– За что побили-то? – спросил я, показывая на обезьяньи раны.

– Утратила ловкость, устала выполнять трюки, дрессировщик не сдержался, вот ей и досталось.

В позапрошлом году, приехав на Праздник середины осени, я узнал, что жена дядюшки впала в депрессию. Заглянув к нему посмотреть на картины, я убедился, что так оно и есть. Но если у других депрессия сопровождается молчанием, то у тетушки она вылилась в непрерывный поток жалоб,