Мария Антуанетта. Королева бриллиантов - Элен Баррингтон

Бассанж скривил губы в саркастической улыбке. Понюхал табаку, громко чихнул.

— Ни в чём, конечно, кроме своего постоянства. Если бы этот ловелас держался подальше от девиц из «Оленьего парка», то избежал бы оспы и преждевременной смерти. У мадам дю Барри на шее болталось бы это ожерелье, а у нас в кармане бренчали бы золотые. Да, не повезло...

Бёмер задумчиво поднёс к глазам бриллиантовый султанчик. По его тёмным волосам, по семитским чертам лица сразу можно было догадаться о его еврейском происхождении. Холодный, мрачный, безразличный, насупленный взгляд из-под густых бровей. Ничего не выражающая физиономия. Он считал себя человеком нервным, легко ранимым, и посему, как ему казалось, страдал гораздо больше других людей в любой стране света.

— Можешь посмеяться надо мной, мой друг, но я не смог бы вынести такого позорного зрелища — наше великолепное ожерелье на шее какой-нибудь шлюхи или плебейки. Да такое — хуже касторки. Разве ты не видишь, что оно прямо требует, само кричит, чтобы ему воздали должное и подарили только патрицианке, королеве или императрице. Понимаешь?

Он разглядывал сияющие камушки в руке.

— Никакая шея с такими бриллиантами не покажется плебейской, — сухо отозвался Бассанж. — А деньги, как известно, не пахнут. Наплевать, из чьих рук они нам перепадут. В нашем деле нет места сантиментам. Лично я предпочёл бы, чтобы оно болталось на шейке мадам дю Барри. Она — очень красивая женщина, но грубиянка и скандалистка — не хуже торговки в рыбных рядах. Видимо, такие манеры вполне устраивали его величество. Он не отличался изысканным вкусом.

Полнолицый Бёмер презрительно скривился, явно недовольный грубоватым языком партнёра. Он всегда считал, что его собственные манеры и вкус ничуть не хуже, чем у придворных.

По своему положению Бёмер имел доступ в будуар королевы. Она иногда вызывала его, чтобы проконсультироваться по поводу той или иной безделушки, к тому же при дворе существовало твёрдое правило: вся работа по ремонту драгоценностей или их переделки велась только в её присутствии. Ему очень нравилась королевская дворцовая обстановка, царившая там атмосфера, всё великолепие её окружения; нравилась и сама королева — грациозная, очаровательная женщина, которая относилась С неизменной добротой к придворному ювелиру, как, впрочем, и ко всем. Его романтические чувства легко уживались с коммерческим расчётом, и поэтому он всегда считал, что только королева, и больше никто, достойна носить эти бесценные уникальные камни, собранные со всех концов света. Но, в любом случае, бизнес есть бизнес и против этого не пойдёшь. Никто лучше его не понимал, какие для этого Необходимы качества; он мог выполнять свои дела с деликатным, чувственным обхождением, что, конечно, было чуждо Бассанжу. Когда дю Барри управляла Францией вместо престарелого короля-сластолюбца, Бёмер сумел увидеть определённую романтичность её двойственного положения и даже полагал, что его бриллианты могут подойти и к лицу Первой султанши самого христианского из всех королей. Теперь, когда король превратился в прах, а его фаворитка утратила своё влияние, Бёмер считал бестактным всякое упоминание о них в связи с этим ожерельем.

— О прошлом следует забыть, — резко бросил он. — Наш нынешний любимый монарх чужд таких глупых, легкомысленных увлечений, и тебе пора бы понять, что украшение, предназначенное для дю Барри, не может понравиться королеве Франции. Её матушка, императрица Австрии, воспитывала её в большой строгости. У неё совершенно особенные представления обо всём.

— Представления! Да эта четырнадцатилетняя невеста их сто раз меняла, как змея меняет при линьке шкуру. К тому же не пахнут не только деньги, но и бриллианты, — возразил Бассанж, отправляя в ноздрю щепотку табака. — Но если тебе так хочется, можно и забыть обо всём. Её величество непременно захочет взглянуть на ожерелье, и довольно скоро. Сейчас это самое главное. Дело это для нас — чрезвычайной важности, если учесть, какие огромные затраты нам с тобой пришлось понести. Времена сейчас такие, что вряд ли можно безнаказанно позволить себе подобную игрушку за сумасшедшую цену, и тебе нужно бы...

— Игрушку? Да что ты мелешь! — оборвал его возмущённый Бёмер. Для него это ожерелье было

самым удивительным творением во всей вселенной. Сколько лет своей жизни он отдал ему! Сколько ему пришлось затратить на него труда, провести закулисных переговоров, к каким только интригам ни прибегать, чтобы достать бриллианты, и вот теперь, когда всё сделано, этот грубиян Бассанж осмеливается называть шедевр — игрушкой?

Приступ гнева душил его.

— В конце концов, человек может жить, есть, спать и без бриллиантов, — продолжал каркать краснорожий коротышка. — Порой даже лучше, чем с ними. Ну, да ладно. Сегодня же добейся разрешения на аудиенцию у короля. При первом же случае. Так как он влюбился в неё лишь на восьмой год после заключённого брака, то теперь ей ни в чём не посмеет отказать, точно как Людовик XV своей потаскушке дю Барри. Так говорят. Ты у нас вращаешься в высшем обществе, тебе и карты в руки.

— Должен тебе сказать, что его величество — примерный муж. Он сразу смекнёт, что такое чудное украшение должно непременно сверкать на шее королевы Франции. Ладно, постараюсь всё устроить. Кстати, что поделывает кардинал де Роган? Не приобрёл ли он чего для своих девчушек-фавориток во время моего пребывания в Медоне? Он тебе ничего об этом не говорил?

— Пара серёжек с бриллиантами и бирюзой для крошки мадам Каснель, да ещё колечко под цвет. Больше, по-моему, ничего. Для человека его достатка — сущий пустяк! По-моему, в последнее время он что-то скряжничает.

— Опала угнетает его преосвященство, в этом нет никаких сомнений. Впредь будет поосмотрительней. Его глупая шутка о матери королевы — верх дурного вкуса. Приличный, воспитанный мужчина не должен себе такое позволять. Достаточно нескольких необдуманных слов — и репутация при дворе загублена!

— Однако он прав, — возразил Бассанж со своим обычным апломбом. — Он никогда не проявлял особого уважения к сильным мира сего. А императрица Мария-Терезия всегда была самой твердолобой, самой въедливой старой гарпией, которая когда-либо сиживала на троне. К тому же скрягой, которую только поискать. По-видимому, именно поэтому наша королева бросилась в другую крайность: стала такой безумной мотовкой, что уже чересчур даже для такой красавицы, как она.

Бёмера раздражали слова партнёра.

— Ради бога, опомнись, будь поосторожнее! Для чего критиковать королевскую семью? Ты сам на примере кардинала мог убедиться, к чему приводит пренебрежительное отношение к тем, кто наверху. А ведь он — принц королевских кровей, богатый, красивый, человек весёлого нрава. Вот уже несколько лет его не принимают во дворце, пускают только на мессу в дворцовую церковь.

Брови Бёмера поползли вверх. Он вскинул руки к небу, словно оплакивая такую чувствительную для него потерю.

— Я не кардинал, — возразил Бассанж, — и у меня с мадам Бассанж свой рай в нашем маленьком уютном поместье в Пуасси. Там у нас на столе всегда стоит большое блюдо с белым мясом под соусом, а рядом — большой бокал шамбертена. После доброй трапезы можно почитать хорошую книжку в уголке возле камина. Дворцы — не для меня. Они — для тебя, мой друг... Ладно, убирай эту безделушку и отправляйся за разрешением на аудиенцию.