Дьявол против кардинала - Екатерина Глаголева

Катрин подошла к окну и отворила одну створку. В комнату донесся шум и крики: «Да здравствует король!»

Людовик сияющими глазами смотрел на Люиня.

— Семь лет я был лишен власти, которая принадлежала мне по праву! — горячо говорил он. — Я бы принимал советы от человека, умудренного опытом и прославившегося своими делами, но сносить произвол безродного выскочки, вершившего суд, не зная законов, ставшего маршалом, не понюхав пороху, лишь потому, что они с женой опутали своими сетями мою мать — какое унижение! Но теперь я король! Замуровать вход со стороны улицы Отриш, — повелительно приказал он через плечо, — довольно я терпел, что этот итальянский проходимец являлся в королевский дворец, как к себе домой! Да, Деажан, — обратился он ко второму своему партнеру по утренней партии в бильярд, — распорядитесь, чтобы послали за старыми соратниками моего отца и прежними членами Совета. Я хочу управлять с их помощью.

— Прикажете известить королеву? — негромко сказал де Люинь, наклонившись к Людовику.

— Королеву? — карие глаза юноши словно еще потемнели.

— Вашу супругу, — поспешно уточнил де Люинь.

— А, да… После. Где Вихри?

— Я здесь, ваше величество!

— Замените охрану королевы-матери вашими людьми. Велите разрушить мост, ведущий из ее апартаментов в сад на берегу реки. И передайте моему брату Гастону и сестрам, что я запрещаю им, впредь до новых распоряжений, видиться с нашей матерью.

Шел двенадцатый час, новость уже распространилась по всему дворцу: на утро была объявлена королевская охота, и почти весь двор был налицо. Юная королева Анна Австрийская, ровесница своего мужа, не покидала своих покоев, не зная, что ей делать. Спросить совета было не у кого, даже поговорить по душам — и то не с кем. Весть о перевороте ей принесла камеристка-испанка, муж которой был камердинером короля. Что несет ей эта перемена? Неужели она теперь станет настоящей монархиней, способной влиять на судьбы мира и выполнить миссию, которой облек ее отец, провожая на чужбину? Неужели пришел конец владычеству свекрови? Анна бросилась к столу и принялась писать письмо отцу, испанскому королю, чувствуя, что лишь с ним может поделиться переполнявшими ее чувствами.

А в покоях Марии Медичи уже собрались ее подруги — герцогиня де Гиз, принцесса де Конти и статс-дама госпожа де Гершвиль. В передней понуро сидели советники Манго и Барбен.

— Я царствовала семь лет, а теперь жду только венца небесного! — прошептала Мария по-итальянски. Она опустилась на колени перед распятием, но молитва на ум не шла. Снова принялась быстрыми шагами ходить по комнате, нервно хлопая в ладоши. Зрелище, которое являла собой растрепанная, полуодетая королева-мать, мечущаяся из угла в угол, было до того тягостным, что нарушить молчание не решался никто.

В двери робко заглянул дворецкий. Кашлянул в кулак, потоптался на месте, но, видя, что его не замечают, решился:

— Ваше величество, а как же мне сообщить о случившемся госпоже Леоноре? Вдове, так сказать…

— Что у меня, по-вашему, других забот нет? — как тигрица, набросилась на него Мария. — Не можете ей сказать, так спойте! И вообще, не говорите мне больше об этих людях! Им уже давно было пора убраться в Италию!..

Дворецкий поспешно удалился.

— Ну где же этот Бресье! — ломала руки королева.

В двери снова постучали, и в них протиснулся Бресье — паж королевы-матери. Он так и остался стоять у порога, уставив глаза в пол.

— Ну что, что, говори! — прикрикнула на него Мария. — Что сказал король?

— То же, что и в те два раза, — пролепетал Бресье. — Что сейчас ему недосуг, а примет он вас, когда будет время. А еще сказал, — продолжал паж упавшим голосом, — что если вы меня снова к нему пришлете, то он отправит меня в такое место, откуда я выйду, только когда ему будет угодно…

— О дио! — простонала королева. — Принцесса, ступайте вы к королю!

— Я?! — ужаснулась принцесса де Конти. — Да ведь я не одета… И вообще… По-моему, лучше обратиться к Люиню…

— Ах, этот Люинь, — поморщилась Мария. — Ну ладно, ступайте к нему…

Принцесса де Конти поскорее ушла, пока упрямой королеве не втемяшилось в голову что-нибудь еще. Но та никогда не сдавалась легко.

— Голубушка, — обратилась она к госпоже де Гершвиль. — На вас вся надежда. Подите к королю, бросьтесь ему в ноги, просите за меня, я должна, должна его видеть!

Статс-дама направилась к двери, которая распахнулась перед ней в фиолетовом взмахе епископской мантии.

— Люсон! — устремилась королева к вновь прибывшему. — Ну, что теперь? Монастырь?

Епископ Люсонский окинул комнату взглядом своих серых проницательных глаз, от которых не могла укрыться ни одна мелочь, и подошел к столу. Он был взволнован, но искусно скрывал свою тревогу.

— Я был у ректора Сорбонны и, услышав новость, сразу приехал сюда, — сообщил он. — У ваших дверей шотландские стрелки, меня не хотели пускать…

— Все кончено, — отчетливо произнесла Мария, глядя в пустоту. — Мой сын… Однажды мой покойный супруг хотел его выпороть, я вступилась, и он мне сказал: «Молите бога, сударыня, чтобы я жил подольше. Не станет меня — он сурово с вами обойдется». О Генрих, как ты был прав! Всего в шестнадцать лет…

— Но… как же… мы? — наконец решился подать голос Манго.

— Не знаю! — снова резко выкрикнула королева. — Барбена я еще постараюсь спасти, а вас…

— Позвольте мне пойти к королю! — вмешался епископ Люсонский. — Не сомневаясь в христианских добродетелях его величества..

— Ступайте! — в глазах Марии снова загорелась надежда. — Конечно, не медлите!

Король в сопровождении свиты быстрым шагом шел по коридору. Из-за угла выскочила поджидавшая его госпожа де Гершвиль и бросилась на колени:

— Ваше величество, взываю к вашим сыновним чувствам!

— Встаньте, сударыня! — велел ей Людовик. Природная вспыльчивость боролась в нем со смущением и множеством других нахлынувших чувств, из-за чего он заикался чуть сильнее обычного. — Королева — моя мать, но я — король, — сказал он, не глядя на статс-даму. — Ранее она не относилась ко мне как к сыну, я же, тем не менее, всегда буду относиться к ней как к матери. А теперь ступайте, у меня срочные дела.

Де Гершвиль удалилась, пятясь и кланяясь.

Малая галерея Лувра была заполнена придворными. Вошедшего короля чуть не раздавили. Дюжие гвардейцы подняли его на руки и поставили на бильярдный стол, к которому кое-как протиснулись де Люинь, Деажан и прочие приближенные. Стоя на столе, Людовик упивался зрелищем людского моря, бушевавшего вокруг него, и на лице его был одновременно детский восторг и жестокое выражение охотника, настигшего свою добычу. В месиво из коричневого, красного, желтого и золотого вклинилось лиловое пятно, медленно и трудно продвигавшееся к краю бильярда.