Блик - Рейвен Кеннеди

Тиндалл уехал, и впервые с тех пор, как я стала царицей, я могу быть ей по-настоящему.

И так я и намерена поступить.

Я всю свою жизнь носила корону, но наконец-то ею воспользуюсь.

Аурен

Во время езды меня подташнивает так же сильно, как болтаются деревянные колеса кареты.

При каждом повороте перед мысленным взором всплывает еще одно воспоминание, и бесконечный цикл эпизодов продолжает кружить и вращаться, словно ястребы, пикирующие с неба на брошенную падаль.

Смерть так и липнет ко мне.

Я очень хотела покинуть свою клетку. Беспрепятственно бродить по замку Мидаса. Мои скука и одиночество осели в горле огромным комом, который мешал говорить, который нельзя было проглотить, заглушить. Я судорожно и глубоко дышала, прижав язык, и мечтала, надеялась, что этот глубокий вдох наполнит легкие и освободит меня от удушающего гнета моей решетки.

Но теперь…

На моих руках кровь, хотя на коже нет красных пятен. Но я ее чувствую каждым касанием пальца, словно истина пропитала линии судьбы на моих ладонях.

Моя вина. Смерть Сэйла, боль Риссы, исчезновение Дигби – во всем виновата я.

Я бросаю взгляд на затянутое облаками небо, однако не вижу бело-серой мглы. Вместо нее на мои виски обрушиваются эти неустанно кружащиеся воспоминания, возрождая в памяти картинку.

Я вижу, как скачет на коне Дигби, его удаляющуюся фигуру между черным небом и белоснежной землей. Вижу красное пламя, вырывающееся из-под лап огненных когтей; снег, летящий из-под пиратских кораблей, напоминающий волны в ледяном море. Вижу, как плачет Рисса, как нависает над ней капитан Фейн с ремнем в руке.

Но чаще всего я вижу Сэйла. Вижу, как его сердце протыкает лезвие капитанского кинжала, будто веретено колет палец. Его кровь стекает в лужу на земле красными нитями.

В ушах до сих пор стоит крик, когда его тело упало мне на руки и в тот же миг угодило в жестокие объятия Смерти.

Горло пересохло и болит, измученное ночью, которой, кажется, нет конца. Сначала я выла от потрясения и горя, а потом задохнулась, лишившись всяческой надежды на воздух.

Когда Красные бандиты привязали тело Сэйла к мачте на носу корабля, подвесили его на судне без парусов и принялись злобно высмеивать его имя, у меня перехватило дыхание.

Никогда не забуду, как висело там его несгибаемое тело, как обрушились на его немигающие голубые глаза снег и ветер.

А еще никогда не забуду, как воспользовалась всей своей силой, чтобы столкнуть его тело за борт, помешав пиратам и дальше продолжать оскорблять моего друга и умалять его достоинство.

Мои ленты ломит от ноющей боли при воспоминании о том, как я перерезала веревки, которые его удерживали, как тащила его хладное тело по грубым деревянным доскам.

За десять лет Сэйл стал моим первым другом, и мне довелось знать его совсем недолго, а потом я была вынуждена смотреть, как его жестоко убивают на моих глазах.

Он не заслуживал такой смерти. Не заслуживал безымянной могилы посреди Пустоши, не заслуживал быть похороненным в снежном океане.

Все хорошо, все хорошо, все хорошо.

Я крепко зажмуриваюсь, слыша эхо его голоса, проникающего прямиком в сердце. Он пытался меня успокоить, стремился поддержать мой дух и придать смелости, но мы оба знали правду. Как только моя карета опрокинулась и нас схватили Красные бандиты, ничего хорошего для нас уже быть не могло.

Он знал, но все равно, до самого последнего вздоха, пытался меня защитить, уберечь.

Из горла вырывается болезненный всхлип, ухватившийся за боль, как нитка, зацепившаяся за заусенец. Мои золотые глаза жжет, когда по обветренной щеке стекает еще одна соленая капля.

Может, меня наказывало великое Божество – силы, к которым причислены все боги и богини нашего мира. Может, случившееся – предостережение, что я переоценила свои силы, необходимое напоминание об ужасах, таящихся в окружающем меня мире.

Я была в безопасности. На вершине мерзлой горы, в самой высокой башне золотого замка я была в безопасности в своей золотой клетке. Но я стала неугомонной. Ненасытной. Неблагодарной.

Вот что я и получила. Это моя вина. За те мысли, чреватые последствиями, за желание иметь больше, чем у меня уже было.

Я чувствую, как трепещут мои поникшие ленты, словно желая подняться и пройтись по припухшей щеке, словно желая утешить.

Но ничего подобного я не заслуживаю. Сэйла больше никогда не утешит мать. Рисса не получит утешение в объятиях мужчин, которые ей платят за удовольствие. Мидас не получит утешения от марширующей к нему армии.

Солдаты Четвертого королевства пробираются сквозь снег, по пустой равнине передвигается темная сила. Они скользят шелковистым потоком из черной кожи и гладких обсидиановых лошадей, пересекающих страну вечного холода.

Я понимаю, почему вся Орея страшится войска короля Ревингера – или короля Рота. Если не брать в расчет его магию, то эти солдаты, даже без своих боевых доспехов, – вселяющее страх зрелище.

Но никто из них не сравнится с идущим во главе командиром.

Время от времени я замечаю его скачущим на лошади. Дорожка ужасных шипов вдоль его позвоночника изгибается так же, как и жестокие хмурые брови. Черные глаза, похожие на бездонную пропасть, готовы поймать в западню любого, кто осмелится в них заглянуть.

Фейри.

Здесь и сейчас рядом с нами чистокровный фейри. И он не прячется, а возглавляет армию жестокого короля.

Я воспроизвожу в памяти наш разговор, от которого начинают дрожать руки и становятся липкими ладони.

Я знаю, кто ты.

Забавно, то же самое я хотел сказать про тебя.

Я пребывала в ступоре, когда он произнес эти слова, и разинула рот, как выброшенная на сушу рыба. Он лишь ухмыльнулся, сверкнув на долю секунды своими свирепыми клыками, а потом дернул головой в сторону этой кареты и запер меня в ней.

Но я привыкла сидеть взаперти.

Здесь я уже несколько часов. Волнуюсь, обдумываю, проливаю слезы и рвано дышу, пытаясь постичь случившееся.

Чаще всего я позволяла себе давать волю чувствам, пока никто не видел.

Я прекрасно понимаю, что нельзя показывать слабость марширующим рядом солдатам и особенно командиру.

Поэтому позволяю себе разом все прочувствовать в уединении деревянных стен, разрешаю эмоциям взять верх, позволяю поселиться в голове тревожной мысли «что теперь будет».

Потому что понимаю: как только процессия остановится на ночлег, я не смогу выставить эту уязвимость на всеобщее обозрение.

Поэтому я сижу.