Час расплаты - Луиз Пенни

– Voilà[2], – сказал Оливье, ставя на их стол корзиночку с теплыми румяными круассанами. – Пока ждете завтрака.

На корзиночке висел ценник. С люстры тоже свисал ценник. И «ушастые» кресла, на которых они сидели, тоже имели ценники. Все в бистро Оливье продавалось. Включая – как доверительно сообщал он гостям – его партнера Габри.

«Пакетик конфет – и он ваш», – раздавался голос Оливье, делавшего предложения посетителям, когда Габри в претенциозном переднике выходил в зал.

«Именно так он меня и заполучил, – признавался Габри, разглаживая передник, который он носил с одной-единственной, всем известной целью: досадить Оливье. – За пакетик ассорти».

Как только Оливье ушел, Арман пододвинул папку к жене:

– Ты не могла бы прочесть это?

– Конечно, – ответила она, надевая очки. – Какая-то проблема?

– Нет, не думаю.

– Тогда почему?.. – Она показала на папку.

До своей преждевременной отставки Гамаш нередко обсуждал с женой дела, по которым работал. Ему еще не исполнилось шестидесяти, и его уход из полиции скорее напоминал бегство. В тихую деревню, чтобы прийти в себя, отдохнуть от того, что находилось за этой грядой холмов.

Гамаш наблюдал за женой поверх чашки с крепким ароматным кофе, которую сжимал в руках. Они больше не дрожали, отметила Рейн-Мари. По крайней мере, часто. Она то и дело поглядывала на них – на всякий случай.

И глубокий шрам у виска тоже затянулся. А может быть, его заполнили любовь и чувство облегчения.

Гамаш все еще прихрамывал иногда, если уставал. Но, кроме хромоты и шрама, прошлое не оставило на нем видимых следов. Хотя Рейн-Мари никакие следы не требовались. Она никогда не забудет того, что произошло.

Она чуть не потеряла его.

Но в конечном счете они оказались здесь. В деревне, которая оставалась гостеприимной и в самые мрачные дни.

Они купили дом, обустроились, но Рейн-Мари знала, что наступит время, когда ее муж захочет и почувствует потребность вернуться к работе. Единственный вопрос, который возникал: а что потом? Что станет делать старший инспектор Арман Гамаш, глава самого успешного в стране отдела по расследованию убийств?

Ему поступало немало предложений. Его кабинет был завален конвертами с надписью «Секретно». К нему приезжало множество посетителей. Их направляли главы крупных корпораций, политические партии, предлагавшие ему избираться, полицейские организации, канадские и международные. К крыльцу обшитого белой вагонкой дома Гамашей подъезжали неприметные машины, из них выходили неброско одетые мужчины и женщины и стучались в дверь. Они садились в гостиной и заводили разговор о том, «что потом».

Арман вежливо выслушивал их, нередко предлагал ланч, или обед, или ночлег, если дело затягивалось допоздна. Но никогда не раскрывал свои карты.

Сама Рейн-Мари, оставив должность одного из главных библиотекарей в Национальном архиве Квебека, нашла работу своей мечты. Она устроилась волонтером в региональное историческое общество – разбирать многолетние завалы пожертвований.

Подобную работу ее прежние коллеги, без сомнения, сочли бы значительным шагом назад. Но Рейн-Мари это не интересовало. Она оказалась там, где хотела быть. Больше никаких шагов. Она остановилась. Рейн-Мари нашла дом в Трех Соснах. Она нашла дом в Армане. А теперь нашла и интеллектуальный приют, занявшись исследованием богатой несистематизированной коллекции документов, мебели, одежды и диковинок, оставленных историческому обществу по завещаниям.

Для Рейн-Мари Гамаш каждый день стал как Рождество – она разбирала коробки за коробками, коробки за коробками.

А потом, после долгих обсуждений с женой, Арман решил сделать свой следующий шаг.

В течение нескольких недель после этого, пока она корпела над стопками писем и старых документов, он просматривал папки, изучал секретные доклады, схемы, автобиографии. Сидя друг против друга в своей удобной гостиной, они исследовали каждый свою коробку, в то время как в камине потрескивал огонь, закипал кофе, а поздняя осень переходила в раннюю зиму.

Но если Рейн-Мари открывала мир, то Арман во многих отношениях делал противоположное. Он сокращал, обтачивал, сбривал, удалял омертвевшее, ненужное, нежелательное. Гниль. До тех пор, пока то, что оставалось у него в руках, не приобретало остроту. Копье, созданное им самим. И необходимое ему. Не должно быть никаких сомнений в том, кто стоит у штурвала и в чьих руках власть. И в том, что он готов воспользоваться ею.

Рейн-Мари знала, что он почти подошел к концу. Оставалось одно небольшое препятствие.

И они смотрели сейчас на это препятствие, невинно лежащее на столе среди крошек от круассана.

Арман открыл рот, чтобы заговорить, потом закрыл его и резко выдохнул.

– Меня что-то беспокоит в этом досье, но не могу понять что.

Рейн-Мари открыла папку и прочитала ее содержимое. Много времени на это не понадобилось. Через несколько минут она закрыла папку и мягко положила на нее ладонь – так мать кладет руку на грудь заболевшего ребенка. Чтобы убедиться, что сердце бьется.

– Девушка странная, этого у нее не отнимешь. – Она посмотрела на красную точку в уголке. – Я вижу, ты ей отказываешь.

Арман неопределенно взмахнул руками.

– Неужели ты собираешься ее взять? – спросила Рейн-Мари. – Даже если она и в самом деле читает на древнегреческом и латыни, для работы от ее чтения мало толку. Это мертвые языки. К тому же она вполне может врать.

– Верно, – согласился он. – Но если ты хочешь соврать, то зачем врать вот так? Странная выдумка.

– У нее нет подготовки, – сказала Рейн-Мари. – И ужасные выпускные отметки в школе. Я знаю, выбирать нелегко, однако есть и другие заявители, которые больше заслуживают получить это место.

Принесли завтрак, и Арман положил папку на сосновый пол рядом с Анри.

– Даже не могу тебе сказать, сколько раз я менял эту точку, – с улыбкой проговорил он. – Красная – зеленая. Зеленая – красная.

Рейн-Мари подцепила на вилку кусочек нежного омлета. Длинная ниточка сыра бри прилипла к тарелке, и Рейн-Мари ради забавы подняла вилку выше головы, проверяя, насколько вытянется ниточка, прежде чем порвется.

Оказалось, длины ее руки не хватает.

Арман улыбнулся, покачал головой и разорвал ниточку пальцами.

– Вот, мадам, я вас освободил.

– От сырных уз, – сказала она. – Спасибо, добрый господин. Но боюсь, наша связь гораздо прочнее.

Он рассмеялся.

– Ты думаешь, это ее настоящее имя? – спросила Рейн-Мари.

Ее муж редко бывал таким нерешительным, но она знала, насколько серьезен он в принятии решений. Ведь они влияли на всю оставшуюся жизнь людей, относительно которых принимались.