Штрафники не кричали «Ура!» - Роман Кожухаров

— Все из-за этого чертова обоза. Разве не так, Отто? — продолжал бубнить Шульц. — Если бы лейтенант не приказал ждать обоз, мы бы успели проскочить русских. Ты слышишь, Отто? Или тебя контузило? Эй…

— Да заткнись ты… — раздалось слева, почти возле самого уха Отто. Прозвучало почти шепотом, но так угрожающе, что Шульц, как по команде, сразу заткнулся. Так успокоить мог только обер-фельдфебель Барневиц. Он прибыл вместе с новым ротным, и в первый же день все в роте поняли, что с ним лучше не ссориться. Солдаты из охранения, выставленного ротным возле Лысой Горы, привели троих местных. Те шли с поднятыми руками. Старший охранения, громила Хайгрубер, доложил обер-фельдфебелю, что русские сами вышли на них, говорят, что местные, что не хотят больше работать в колхозе, а хотят работать на Германию. Обер-фельдфебель переспросил Хайгрубера: «Не хотят работать в колхозе?» Вывел потом этих троих русских на самый край траншеи. Он велел им повернуться лицом к траншее и еще раз спросил:

— Rus Ivan niht will arbaiten ab kolhoz?

— He… не… — мотали головами испуганные русские. Совсем жалкий был вид у них. Они стояли с поднятыми кверху, заскорузлыми руками. Их головы тряслись, их белые лица пытались повернуться, но вдруг останавливались и не оборачивались. Они очень боялись оглянуться и увидеть обер-фельдфебеля. А потом головы их, одна за другой, нырнули вперед, дернув все тело следом, в траншею. Точно молотком в затылок. Это фельдфебель пистолет свой в них разрядил. Методично так, в одного, второго, третьего… А потом в кобуру его — раз… запросто так, отточенным движением. И говорит: «Иваны не хотели в колхозе работать… Исполнилось желание иванов…» Серьезно так сказал, без тени улыбочки. И посмотрел на всех, кто вокруг стоял, мол, все ли его правильно поняли. Что ж, его прекрасно поняли. До самого отбоя в роте разговоров почти не слышно было. Даже уставной персонал и тот охоту к шуточкам потерял.

Но сейчас Отто внутренне соглашался с обер-фельдфебелем. Нытье Шульца, его нескончаемые причитания выводили из себя. Что толку теперь тратить силы на пустую говорильню. И так ясно, что их дело плохо. И это стало ясно еще тогда, когда русские поперли в атаку. Они решили во что бы то ни стало отбить высоту возле Лысой Горы. Что ж, им это удалось. Но только не с первой попытки. И даже не с десятой… До сих пор никто в роте не мог понять, почему они отступили. Приказ пришел из дивизии. Солдаты, выкарабкиваясь из траншей, изрытых бесконечными обстрелами русской артиллерии, не сдерживали досады, остервенело материли соседей-пехотинцев, обзывая их «слабаками» и «беглой дивизией».

Все, включая «уставной персонал» и младших офицеров, были уверены, что спешное отступление затеяно из-за пехотной дивизии. На стыке с левым флангом 500-го испытательного батальона, в местном колхозе, расположился турецкий батальон, входивший в состав дивизии. Их не спасло даже то, что позиции были усилены расчетом пулеметчиков и артиллеристов. Внезапная танковая атака русских сделала свое дело. Целый взвод турок бросил свой рубеж обороны, оголив фланг штрафников. Вклинившись в образовавшуюся брешь, русские создали угрозу полного окружения испытательного батальона, насмерть вцепившегося в стратегически важную высоту Лысой Горы.

Не зря обер-фельдфебель называл дивизию, к которой был прикомандирован испытательный батальон, мусорным сбродом. Действительно, по слухам, доходившим из штаба, в егерской дивизии было полно неарийских подразделений. У села Мирное развернули румынский кавалерийский полк, а с левого боку от штрафников, на рубеже обороны, окопался турецкий батальон. Говорили даже о грузинской роте, котфрой якобы командовал бывший лейтенант Красной Армии. Барневиц не скрывал своей ненависти к этим соратникам по оружию. Эта тема не давала ему покоя. В траншеях на Лысой Горе то и дело можно было услышать его озлобленное бормотание:

— Вояки… Да самая паршивая овца из нашего 500-го доблестнее их всех, вместе взятых….

Он заводил сам себя, слово за словом, будто подкидывая полено за поленом в топку своей злобы.

— Немцев, истинных арийцев, за несерьезную глупость отправляют в штрафники, — не унимался обер-фельдфебель. — Но они дерутся как львы.

А эти — трусливый сброд. При первой же серьезной атаке они обсираются и показывают свои загаженные спины… Но все равно они — солдаты полноценной стрелковой части Вермахта…

Злоба Барневица объяснялась еще и тем, что сам он рассчитывал попасть на передовую в составе обычной строевой части, а угодил в 500-й. Здесь, даже если ты уставной персонал, ты — «в смертниках». Неделя, в течение которой бои шли почти круглосуточно, выкашивая роту по отделению в сутки, наверняка убедила обер-фельдфебеля, что «пятисотых» на фронте называли смертниками не ради красивого словца…

И вот приказ: «Оставить позиции». Оборону высоты должны были поддержать с воздуха. Удерживая Лысую Гору, испытательный батальон за трое суток отбил восемнадцать атак, и ни одного бомбардировщика Люфтваффе не появилось в хмуром октябрьском небе, заполненном серой мглой и копотью. Издали черный дым казался жирным и лоснящимся. Клубы поднимались от русских танков. Восемь подбитых машин горели по дуге. Она замыкала с востока подступы к высоте почти в полное кольцо. «Полумесяц… — злобно шипел Барневиц. — Иваны снюхались с турками. Они не зря берут нас не в кольцо, а в полумесяц…»

В роте никто не спал уже третьи сутки. Оставшиеся в живых после очередного артобстрела пытались углубить траншею, которую почти сровняло с бруствером. Части егерской дивизии должны были прийти на помощь штрафникам и усилить левый фланг обороны высоты, как раз там, где располагалась рота Паульберга. Речь шла о мусульманском батальоне. Однако этой помощи штрафники не дождались. Не успел затихнуть гул разрывов тяжелых стопятидесятимиллиметровых снарядов, как русские повалили в атаку.

Вчера их попытки наступлений поддерживали танковые расчеты, но теперь пехоту поддерживала одна лишь артиллерия. Видать, негусто танков перебросили им в подмогу. Все они остались на поле боя. Необстрелянные, необкатанные, зеленые еще экипажи. Отто сразу понял это по тому, как они вели себя в атаке. Пёрли напролом, сильно вырывались вперед, не дожидаясь прикрытия пехоты. А те залегли под огнем батальонных пулеметов.

Один МГ был придан роте Паульберга. Ротный умело расположил его на выступе левого фланга, приказав соорудить два гнезда в десяти метрах друг от друга. Несколько часов, под артобстрелом, взвод Отто рыл траншею между этими гнездами. По замыслу лейтенанта пулеметный расчет должен был бы все время менять позицию, не давая пристреляться пушкам противника.

Задумка Паульберга удалась. На их фланге наступали три машины, два средних и один тяжелый, неповоротливый, но мощный русский КВ. Танки издали лупили по пулеметчикам, но всякий раз тем удавалось переместиться на запасную позицию. Этот челночный бег здорово выручил роту. Экипажи противника в суматохе наступления не могли засечь сразу обе точки и бить по обеим.

Пехота русских лежала, словно гвоздями прибитая к холрдной донской земле. Их попытки подняться в атаку захлебывались одна за другой. Отто сам видел, как очередь раскроила голову одному из вражеских командиров. Хайгрубер говорил, что это русский комиссар. «Красный комиссар пытался поднять своих солдат в атаку. Он действительно стал красным…» — щерился Хайгрубер почерневшим от копоти ртом. Шульц с готовностью засмеялся. Он как мог старался заручиться поддержкой здоровяка из уставного персонала. Хайгрубер опять задвигал губами и ощерился еще шире. Его веселила дурацкая шуточка собственного изобретения.