Старая тетрадь - Андрей Анатольевич Глуговский

посватали ей одного жениха, а у него, говорили, один глаз стеклянный. И вот настал день «смотрин». Приехал жених с родителями и свахой. Нас, ребят, упрятали за печку, над которой были полати (на них спали так же, как и на печке. В доме было только две кровати на всю семью.)

Перегородка, отделявшая кухню, где были печка и полати, в горничной до потолка не доходила и сидя на полатях, мы внимательно смотрели на жениха, очень уж нам хотелось рассмотреть его стеклянный глаз. Но так ничего и не увидели.

За этого жениха тетку так и не отдали. То ли жених не понравился, то ли жениху мало показалось приданое. Отдали ее за другого. Сначала было благословение – молодых благословляли иконами, а потом свадьба.

Свадьбу играли в Новой слободке в трактире Егор Иваныча.

Помню, был накрыт в одной комнате большой стол с закусками и вином. В другой комнате танцевали, и обносили орехами, конфетами и печеньем. Мама тоже танцевала, и каждый раз, когда она проходила мимо меня, я цеплялась за ее платье.

Свадьба эта, по словам бабушки, «влетела им в копеечку», и они долго расплачивались за нее.

Вообще, надо сказать, в такие дни, как свадьба, пасха, рождество, именины дедушки и бабушки, к ним съезжалась вся наша многочисленная родня: сыновья и дочери с женами, мужьями и детьми. Братья, сестры, племянники и племянницы. Одних детей набиралось 10-12 человек, и я до сих пор не знаю, как умудрялась бабушка в такой маленькой квартире всех усадить и всех накормить.

Помню, как вся московская родня поехала в Тулу на свадьбу – сестра бабушки выдавала замуж дочь. А нас, ребят, оставили у бабушки дома с богаделкой (у графа была богодель, ну, где жили престарелые рабочие графа). На этом месте сейчас ЦКШ. (Центральная комсомольская школа, в настоящее время университет). Дедушка очень любил мою маму, как старшую и очень почтительную к нему дочь. Она всегда его называла папенька, а бабушку – маменька и на «Вы». Иногда дедушка приходил к любимой дочери – Машеньке в гости один, без бабушки. Мама посылала меня в трактир к Антипычу (во Владычине) «за мерзавчиком». Ставились на стол соленные и маринованные грибы, которых набирали сами – кругом был лес. Грибы росли и на участке, где стояла наша дача и на канавах.

«Мерзавчик» пустел, а дедушка делался все веселее и разговорчивее (мама пила только «для приличия»). Пора было идти домой, но ноги дедушки уже плохо слушались, и мы с младшей сестрой брали его под руки, а он шел, опираясь на нас, притопывал и пел. Запомнился мне только конец его любимой песни: «Метелки, метелки, метелки собирать».

Я родилась 26 апреля (9мая н.с.) в Москве, в его императорского величества «доме», куда клали самых бедных, которым нечем было заплатить. Жили мы тогда в доме Грудцина, (у заставы Ильича). Отец был артельщик, т.е. внес в артель залог.

Артельщиков ставили на такие места, где они отвечали в случае какого-нибудь несчастья всем своим залогом. Одно время отец охранял ночью теперешнее здание ГУМа, (тогда это были Торговые ряды).

По ночам делать было нечего, и поспорили отец однажды с другим артельщиком, что прыгнет с переходного мостика, соединяющего две линии, со второго этажа на первый. Поспорили на рубль. Отец прыгнул. Как он не сломал себе ноги – не знаю. Хромал он после этого долго. Но этот рубль выиграл.

Женился он на матери совсем «на голой» т.е. не взяв почти никакого приданого, т.к. давать ей родителям было нечего. И часто, по ее рассказам, особенно первое время, упрекал ее этим: «Взял тебя голую». А женился потому, что так хотели его родственники, которых он очень слушался: мама была скромная, работящая, и на ней, по существу, лежал почти полностью почти весь дом: бабушка была большая модница, и любительница ездить в гости.

Была у нее и модная шляпка, и отделанная стеклярусом накидка летом, и ротонда зимой. Мама же во время отлучек бабушки присматривала за младшими сестрами и братьями и вела хозяйство. А спешили его родственники женить, потому, что была у него «ан _» (что за ан_ – разобраться в рукописи не удалось ) , и они опасались, как бы она не «окрутила» его.

Родственники отца были богатые. Две семьи родственников жили в Лялином пер. на Покровке в доме Милютина, теперь известного композитора. Семья его была тоже папиной родней.

Помню, когда умер его отец, мама была на похоронах и, приехав домой, рассказывала, какие богатые были похороны и чем угощали. По ее словам, «только птичьего молока» не было.

Насчет денег отец был очень прижимист. Помню, семья наша уже из 5 человек состояла, а он даст матери денег рубль на неделю, и больше не спрашивай. «Я тебе рубль дал, куда ты его дела?»

Копил он деньги на дом. Построить его решил тоже в Кусково, по теперешнему 4 проезду.

Кусково тогда было не то. На том месте, где сейчас Трудовая и Старослободская ул. стоял стеной сосновый лес. Граф видимо был хороший коммерсант. Вдоль леса вырубали просеки, поэтому раньше и называли не проезды, а просеки -1, 2, 3, 4-ая. Разделили землю на участки и стали сдавать их в аренду желающим построить на них дом.

Кроме того, граф сам настроил в разных местах имения дачи, которые на лето сдавались дачникам из Москвы. Самого графа и его семью я никогда не видела. По рассказам 85 летней тети Лизы, семья которой работала когда-то на графа, он был большой ловелас: в каждом имении (а был он богатейший помещик царской России) у него была «зазноба».

Однажды приехал он в Кусково, рассказывала тетя Лиза, и велел «зазнобе» хорошенько попарить его в бане. Потом уехал в Москву, а часы свои оставил в бане. Через некоторое время вспомнил о том, что часы оставил в Кускове, но где не помнил и послал за ними лакея. Долго искали часы во дворце – нигде не могли найти, хотя все «лисьи норки» обыскали. Наконец вспомнили, что он в бане был. Пошли туда, а часы там и лежат. Найти то нашли, но как сказать графу, что он их в бане забыл – большой конфуз для него.

Думали, думали и, наконец, решили сказать, что завалились они в крысиную нору в углу его кабинета.

Так и сказали. Вот у этого то графа и арендовали мои родители участок.

Поставили дачу. Летом ее сдавали дачникам, а