Любовь со второго взгляда - Алла Сурикова

И в жизни ей свойственны ирония, самоирония, мягкость и то очарование, которыми наполнены ее фильмы и ее книга…

Виктория Токарева

У некоторых людей их внутренний голос и судьба находятся в тесном дружеском контакте… И если судьба кладет на дороге кошелек с деньгами, внутренний голос не говорит: плюнь и перейди на другую сторону.

Мне судьба неоднократно предлагала взвешенную, семейно-определенную, научно-кандидатскую жизнь: немножко «суффиксы» — немножко «кухня». А внутренний голос посылал на разные глаголы. Поэтому у меня практически не было любви с Первого взгляда. Всю свою первую жизнь я честно старалась любить все, чем занималась. И все же это было Старание, а не Любовь.

Любовь пришла со Второго…

«…Волшебный луч, в кромешной тьме! Спасибо тебе, спасибо тебе, спасибо…» — поет Диана Литтл в картине «Человек с бульвара Капуцинов».

Я тоже пою ему свое «спасибо».

Я родилась 6 ноября в полдень.

Родители назвали меня Аллой в честь маминой подруги, летчицы.

Летчицей я не стала, но профессию выбрала не менее опасную.

По данным «Курьера Юнеско», по степени риска профессия режиссера на втором месте после летчика-испытателя.

По гороскопу я Скорпион в расцвете. Говорят, это знак волевого, сильного человека, склонного, однако, к самоедству. Соответствую ли я этим качествам, судить не мне. Со стороны виднее. Однако пожевать себя люблю…

Фамильный герб

Мы жили в Киеве. Атмосфера в семье была добрая и смешливая: музыка, песни, анекдоты… Много шуток и смеха. Улыбка была украшением фамильного герба…

Нет, конечно, бывали и ссоры, и конфликты. Да и как было их избежать, если в небольшой трехкомнатной квартире — я с мамой и папой, бабушка и дедушка с папиной сестрой и ее дочкой Лилей, а еще бабушкина сестра с сыном, невесткой и их ребенком… Но мне тогда казалось, что так и должно быть, всем нелегко — это ведь были послевоенные годы. Моя соученица по первому классу Нина Гаврилова жила с бабушкой в чулане восьмикомнатной коммунальной квартиры. Часами, сменяя друг друга, мы выстаивали в очередях за маслом, за сахаром, за мукой. «Муку дают!!» — и с шести утра кто-то из семьи уже «танцевал» в подворотне у магазина. В то время как полки этого магазина были забиты крабами и икрой. От сквозняков в той самой подворотне я заболела плевритом, и меня пичкали икрой с утра до вечера. Эта черная паюсная икра казалась мне тогда очень противной…

Эпицентром нашего семейного мира была бабушка — подпольная кличка «Карл Маркс» (так ее прозвали за большую, умную, светлую голову). В те времена Карл Маркс еще пользовался авторитетом. Но бабушкиным главным «капиталом» были бесконечная доброта и гениальные картофельные драники.

Однажды бабушка серьезно заболела. Заслуженный доктор Примак вынес свой вердикт: «Пятьдесят граммов черного хлеба и чего-нибудь смешного». Мы все очень любили нашего «Карла Маркса» и бросились ее лечить. Собирали для нее анекдоты, пели: «Гоц-тоц-первертоц — бабушка здорова, гоц-тоц-первертоц — кушает компот…» Развлекали бабушку как могли. И она выздоровела. С тех самых пор я твердо уверовала: смешное лечит. И объединяет.

Люди, смеющиеся над одним и тем же, ощущают свою общность. Мир уцелел, потому что смеялся.

В четвертом классе меня приняли в пионеры, и я задыхалась от всеобщего пионерского счастья. В украинской детской газете «Зipкa» даже напечатали мои стихи:

Правда, это не мешало мне петь «хулиганские» песенки, которые завозили в наш дом мои родственники, замечательные одесские актеры Яков Заславский и Леонид Ясиновский, про то, «шо вся Одесса-мама переполнета з ворами». Эти песенки я напела коллегам по четвертому классу, они напели своим родителям, родители напели директору школы, директор, в свою очередь, напел моим родителям — круг замкнулся. Меня решили исключить из школы. Что пели в ответ мои родители, я только могла догадываться… Но они меня отстояли.

Да, мне с родителями сильно повезло.

«Суёвый тьюд»

В детстве, когда я ревела от боли или обиды, папа показывал мне на белой стене театр теней. И главной тенью в его спектаклях был Чарли Чаплин. Я тогда думала, что Чаплин — это просто папина тень. У него здорово получалось! Боль проходила.

Мое детство — это большой диван и много родственников. Если все собирались вместе, кто-нибудь обязательно садился за рояль, и — возникало волшебное…

Мама работала врачом, а папа — инженером. Мамин брат тоже был врачом и одновременно прекрасным художником, а папины — артистами, причем заслуженными и народными. Не говоря уже о братьях моей бабушки — музыкант, артист, художник кино.

Однажды, когда мне было шестнадцать, этот художник отвел меня к своему соседу, известному кинорежиссеру.

«Девочка моя, ежисуя (режиссура), — сосед активно не выговаривал буквы «р» и «л», и от этого слова приобретали второе и даже третье слышанье, — это вам не наяды с помадой, это суёвый тьюд». Дальше он подробнейшим образом, закинув ногу на ногу, вещал о том, что женщинам этот «тьюд» не подвластен. Надо забыть о личной жизни, о детях, о семье.

Он сделал свое «суёвое» дело. Лет десять я не помышляла о кино.

Его величество — Артист

Мои родители всегда были очень артистичны. Они замечательно танцевали, пели… Они всегда старались идти по солнечной стороне жизни… Папа играл на расческе, а мама смеялась так заразительно, что расплывался в улыбке даже наш кот Кузя.

За мамой ухаживали многие мужчины. Помню, был даже один генерал. А папа все время шутил. Он и сейчас шутит — в свои восемьдесят пять лет. После войны он привез с собой фотографию. На ней вежливо улыбалась худенькая немецкая фрау. Снизу надпись: «Meinem lieben Victor» («Моему дорогому победителю»). Каким же надо было быть интеллигентным и обходительным, чтоб вызвать чувства добрые у насмерть перепуганной немки в разрушенном Берлине…

Папа больше 30 лет проработал на Киевском телецентре, а до этого преподавал в Институте киноинженеров. Водил меня смотреть фильмы. Помню стереофильм «Машина “22–12”», где Жаров пел:

То была первая ниточка, которая связала меня с кино.

Все близкие мне люди преклонялись перед его величеством Артистом. Когда Одесский театр приезжал в Киев на гастроли, я не пропускала ни одного спектакля. «Ревизора», в котором мой дядя Яков Осипович Заславский играл Осипа, и «Интервенцию», где у него была знаменитая роль Фильки-анархиста, я выучила назубок. Помню дядю у нас в доме. Лица родных светились обожанием. Рюмки наливались так полно, что обязательно переливались через край. А у Заславского на этот случай был припасен обычай: он обмакивал руку в разлитую водку и хлопал себя по шее и по затылку — на счастье. Одесские воры за роль Фильки подарили ему именные часы. А на его похоронах за гробом шла вся Одесса.