Из жизни Ксюши Белкиной - Вера Колочкова

— Белкина, скажи своим родителям – пусть тебе новую форму срочно купят! Ты что, сама не чувствуешь, что давно из нее выросла? Стыд смотреть на такой откровенный стриптиз! – отведя на переменке в сторону, выговаривала ей Екатерина Львовна, классная руководительница, для которой какой–то начитанный умник придумал прозвище «Леди Макбет», и оно так и приклеилось к ней навечно, хотя никто толком и не знал, почему – Лескова–то в школе не проходят…

— Я скажу, конечно! Я попрошу маму… — лепетала Ксюша, оттягивая стыдливо вниз подол школьного платья, — извините меня, пожалуйста…

Вообще–то Екатерину Львовну она любила. И уроки литературы ее любила, и сочинения писала лучше всех в классе. Особенно по Пушкину… Только у доски отвечала плохо – стеснялась. Будто ступор на нее нападал — язык немел, во рту пересыхало, мысли испуганно шарахались из головы в разные стороны, руки в одну минуту становились по–лягушачьи мокрыми, дрожать начинали. Благо, что и не вызывала ее практически Леди Макбет к доске – жалела, наверное. Потом, когда ее из школы с позором за беременность выгоняли, плакала даже, говорила, чтоб она обязательно в вечернюю школу пошла – способности у нее якобы исключительно–замечательные, и память цепкая… Да куда там – жизнь по–своему ею распорядилась, несмотря на способности с цепкой памятью, вместе взятые.

— Ты ведь поэтому и стесняешься, и чувствуешь себя скованно, Ксюш! Жалко же, головка–то у тебя светлая! Неужели твоя мама этого не понимает?! – все жужжала и жужжала ей в ухо на переменке Леди Макбет.

Ну как, как она могла ей объяснить про этот проклятый кооператив?! Про то, как он посредством родителей забрал у нее практически все – игрушки, наряды, детство с юностью, и ничего, кроме робких мечтаний о будущем, не оставил? «Вот купим квартиру, и оденем тебя, как куколку…Вот накопим денег на кооператив – и поедем сразу всей семьей на море… Вот накопим… Вот купим…» — и так до бесконечности! Одержимые мыслью выбраться из коммунальной вороньей слободки родители экономили на всем, доводя порой эту экономию до абсурда: заранее планировали и минимизировали до самого что ни на есть критического состояния свои расходы, стараясь как можно больше отложить от скромных зарплат рядового инженера и приемщицы химчистки, готовили «вкусные и очень дешевые» блюда, в основном из круп, макарон да морковки с капустой, перелицовывали одежду и убеждали себя и всех, что она выглядит при этом «ну совершенно, совершенно как новая»! Они потом и сами не заметили, как постепенно увлеклись процессом – начали экономить шизофренически, с жестокой и страстной выдумкой… Словосочетание «обмануть и не купить» стало в их семье обиходным, то есть синонимом житейского ума, хитрости и ловкости, и даже некоторого довольства собой.

« Дочь, да ты в этой форме еще один школьный год обманешь!» — радостно восклицала мама в преддверии первого сентября, когда все дети и родители стройными рядами шествовали на школьные базары и покупали все новенькое, с иголочки. – « И на колготках я тебя научу петли поднимать, и из сапог можно стельки вытащить – они на размер больше станут! Глядишь, еще одну зиму в них обманешь!»

Вот пойди им после этого да и расскажи, как Леди Макбет на них ругается…

И все же – не случилось мечты, кооператив родители так и не купили. А что делать? Говорят, знал бы, где упадешь – соломки бы подстелил… Наступил тот самый девяносто первый год, в стране победила демократия, и все пошло кувырком! Отец с отчаяния уволился из своего НИИ и подался в челноки, пытаясь хоть как–то спасти положение, да где там… Только хуже все вышло – охмурила его быстренько новоявленная партнерша по бизнесу Валентина с готовым кооперативом, в котором как раз только хорошего непьющего мужика и не хватало! Уходить он, однако, еще полгода не решался – на две семьи жил. И в этот–то самый роковой для семьи момент и случилось с Ксюшей то, что случилось…

Ее взяли да позвали на вечеринку! Никогда никто не звал, а тут вдруг соседка по парте — Наташка Николаева — повернулась к ней и говорит: «Приходи, Белкина, сегодня ко мне на день рождения! Я весь класс позвала – и ты давай приходи, чего уж там…» Ну, она и заявилась туда, конечно, напялив свой единственный выходной наряд – черную трикотажную юбку, короткую совсем, да белую синтетическую кофточку с дырчатыми кружевами. Отцу спасибо – на рынке по дешевке у китайцев купил, а то бы и этого не было! А может, лучше бы и не было… Может, она б тогда и не решилась пойти на этот Наташкин день рождения?

Да разве в тот момент она об этом думала? Летела туда чуть не на крыльях – надо же, и ее, наконец, своей признали… А уж когда Денис Караваев танцевать вдруг пригласил, она совсем от счастья обалдела! Ничего не видела, не чувствовала ни сильного, идущего от своего кавалера запаха спиртного, ни жаркого сопения в ухо, ни потных его ладоней… Сам, сам Денис Караваев пошел провожать ее домой! Еще и на виду у всех! Да из чувства благодарности за это можно же все стерпеть – и неудобную скамейку в парке, больно врезающуюся неровными досками в спину, и мгновенную острую боль, пронзившую все тело… Да ладно, она потерпит, подумаешь… Он же сам, сам пошел ее провожать! Ее, всегда плохо одетую, презираемую всеми незаметную серую мышку… Как же она могла сказать ему «нет»? Он еще и после этого Наташкиного дня рождения звал ее прогуляться по парку, и опять она не могла ему отказать! Даже в голову такое не приходило – лишь бы он был доволен, а она уж как–нибудь потерпит…

А через месяц он вообще перестал смотреть в ее сторону – как будто и не было ее совсем. Что ж, так, наверное, и должно быть! Кто она такая? Подумаешь, Ксюша Белкина… А о своей беременности она и не знала ничего! Догадалась только, когда Олька уже понемножку шевелиться в ней начала. И живот вырос как–то сразу, резко и вдруг, подтвердив ее ужасное предположение, от которого она отчаянно бежала , гнала изо всех сил от себя пугающие скользкие мысли, тряслась от страха, лежа на своей раскладушке за шкафом и слушая слезно–надрывные причитания матери по поводу «бессовестной Вальки», адресованные угрюмо молчащему, уткнувшемуся в экран телевизора отцу.

Первым ее выпирающий живот разглядел на уроке физкультурник, о чем и доложил осторожненько на ушко Леди Макбет. Та сама отвела Ксюшу за руку к врачу, сама же и родителям потом сказала… Разговаривать ей, правда, пришлось уже с одной матерью, потому как в тот роковой день отец все же решился переселиться к своей «бессовестной Вальке» окончательно — с утра собрал вещи, оставил короткую лаконичную записку на столе и, сердечно попрощавшись с соседями, ушел безоговорочно и навсегда, будто кусок ненужной жизни от себя отрезал. Мать сидела напротив пришедшей вместе с Ксюшей из школы Екатерины Львовны и, держа отцовскую записку в руках, растерянно лупила глаза на учительницу, не понимая, чего от нее хочет в такой момент эта женщина – тут муж ушел, а она что–то там про дочь талдычит… Какая беременность? У кого беременность? Бред какой–то… Когда же до нее дошел, наконец, смысл содеянного Ксюшей преступления, она всплеснула руками и даже с некоторым облегчением произнесла:

— Ну вот! А он, видите ли, уйти решил! Нет уж, как миленький вернется! Тут с ребенком горе такое… Завтра же к нему на рынок поеду! Он ведь и не знает ничего! Ой, горе какое!