Мужей много не бывает - Галина Владимировна Романова

Наконец взгляд ее остановился на парне, сидевшем напротив меня и так же, как и я, внимательно смотревшем на вошедшую нимфу. Они узнавающе улыбнулись друг другу. И, позабыв обо всем, а обо мне в первую очередь, молодой человек кинулся ей навстречу. Девушка тут же вскинула руки ему на плечи, припечаталась к его щеке поцелуем, и, впустив в душноватую атмосферу рабочей столовки струю ароматного майского воздуха, они скрылись за дверью.

Я легонько потрогала кончик своего носа, пытаясь угадать: остался ли на нем след от ощутимого щелчка, что с насмешкой отвесила мне гадюка-судьба, и, подхватив свою плетеную сумочку, поволоклась к выходу.

Пряный воздух жаркого майского дня обволакивал ароматом цветущих садов, делая течение мыслей вялым и податливым. Они плавно блуждали по извилинам, пробуждая совершенно ненужные и неуместные в данной жизненной ситуации фантазии. Они будоражили, тревожили, теребили запретное. Сопротивляться этим незримым миражам сил не было, а они все разрастались и множились, заставляя сердце трепыхаться пойманной птицей. Кончилось это тем, что, вернувшись домой и с силой захлопнув за собой входную дверь, я упала ничком на бывшее когда-то супружеским ложе и разразилась горькими слезами. Определить природу своих слез я, правда, затруднялась, хотя и таращилась дольше обычного на фотографию покойного супруга, висевшую на стене напротив. И если раньше (буквально вчерашним вечером) его печальная полуулыбка, выхваченная маститым фотографом, перехватывала мне дыхание, то сейчас удушье вызывали иные причины.

Мне потребовался весь остаток дня и добрая половина ночи, чтобы, не кривя душой, признаться-таки самой себе: причина моего неуемного горя в нем. В том самом молодом незнакомце, что так необдуманно пообещал мне счастливое существование в будущем. И если уж быть до конца откровенной, то не в нем, а в том, что он не был рядом со мной. И вот как только эта самая мысль посетила меня, я поняла, что лишилась покоя основательно и надолго...

– Родная моя, – ласково шептал мне кто-то голосом покойного мужа. – Ты поспи немного, а через пару дней мы сядем с тобой на самолет и улетим далеко-далеко. Там нас с тобой никто не достанет. Мы будем удить рыбу. Ходить по утренней и вечерней росе босиком и питаться ягодами и сладкими кореньями. Мы будем любить друг друга с неистовством и бесстыдством первобытных. Иди ко мне, мой славный человечек.

Я протянула навстречу ему руки и... едва не грохнулась с кровати.

Боже! Это был сон! Это был всего лишь сон, который повторялся последние одиннадцать месяцев с изматывающим душу постоянством. И что самое главное, эти слова были им произнесены на самом деле незадолго до смерти. Это не был вымысел моего ошалевшего от горя сознания. Мы ведь на самом деле собирались лететь с ним на юг. Был у него друг или родственник его друга (не помню точно), имеющий хижину где-то в горах. Он частенько сдавал ее людям, которые вроде нас с супругом устали от городской сутолоки и постоянного присутствия огромного количества людей в их жизни.

Отдых не получился.

Меня закрутили дела текущие, и супругу пришлось лететь одному. Провожая его в аэропорт, я нетерпеливо поглядывала на часы, боясь пропустить внеочередное совещание у генерального спонсора моего рискованного проекта. Аркаша заметил мое нетерпение и с плохо скрытой обидой пробормотал тогда:

– Ладно, поезжай на свое совещание. Дела бездомных ребятишек куда важнее, чем я...

– Ну что ты, милый!!! Как ты можешь?! Ты же знаешь, что это не так!!!

Мое возмущение было совершенно непритворным, и он тут же уловил это. Бережно взял мое лицо в свои ладони. Пристально, пожалуй, даже слишком пристально рассматривал его несколько минут и, нежно приложившись губами к моим губам, прошептал:

– Ты такая красавица у меня... Просто страшно оставлять тебя здесь одну...

– Я прилечу к тебе при первой возможности, Аркаша! – пообещала я, в глубине души проклиная одного из местных нуворишей, вдруг решившего прервать свой отдых в Ницце и вплотную заняться благотворительностью, сократив время своих раздумий аж на целый месяц. – Как только что-то прояснится, я тут же...

– Витуля, детка, ты же знаешь, что этого не будет. – Аркаша осторожно поглаживал мой левый висок большим пальцем правой руки. – Ты сейчас окунешься в дела с головой. Ты будешь землю рыть, лишь бы оттяпать у этого мецената кусочек побольше. Мне ли не знать, как ты болеешь душой за малолетних наркоманов, бродяг и прочих отщепенцев.

Он тяжело вздохнул, ожидая моего возмущенного возгласа по поводу столь нелестной характеристики моих подопечных. Но я промолчала. Его печаль была столь очевидна, столь неприкрыта, что вменять ему в вину этот всплеск ревности мне не захотелось. Я просто обняла его покрепче, поцеловала и, как только объявили посадку, легонько подтолкнула:

– Иди уже, а я следом. Обещаю вылететь через неделю. Что бы ни случилось, я прилечу. И все будет так, как ты говорил: и рыбалка, и прогулка босиком по росе, и наша с тобой любовь. Ступай, милый, ступай.

– Обещаешь? – Он недоверчиво обернулся, остановившись на полдороге. – Через неделю?

– Через неделю...

Я вылетела ровно через семь дней, но не потому, что освободилась-таки наконец и сумела выцарапать из плотного рабочего графика время для отдыха. Нет. Я летела для того, чтобы забрать тело моего мужа, который скоропостижно скончался от инфаркта.

Проанализировать сейчас, что я чувствовала тогда, я бы не смогла, даже если бы очень захотела. Нескончаемая вереница автобусов, машин, людей. Объятия друзей, их скорбные слова, сочувственные приветствия, нелепые вопросы на тему «как это могло случиться».

Боже, я думала, что это никогда не закончится. Что этот кошмар, начавшийся ранним утром страшной телеграммой, будет продолжаться вечно. Что все эти люди, плотным кольцом обступившие меня в те дни, наивно полагая, что так для меня будет лучше, никогда не оставят меня одну. Не дадут остаться наедине с моим горем.

Вот тут я заблуждалась вторично. Толпа друзей схлынула сразу после поминального обеда в день похорон, решив, что все приличия соблюдены и пора бы, как это говорится, и честь знать. Еще через три дня разъехались все близкие и дальние родственники, и я осталась в огромной пустой квартире совершенно одна...

Печально вздохнув, я откинула край стеганого атласного одеяла и нехотя сползла с кровати. Огромное зеркало, занимавшее двухметровое пространство между окном и дверью, тут же услужливо представило мне отражение моей помятой физиономии с темными полукружьями под глазами. Спутавшиеся волосы тусклыми прядями рассыпаны по плечам. В глазах пустота, взгляд начисто лишен даже признаков выражения. Губы почти бесцветные. Руки слегка подрагивают. Ноги с трудом ступают по ковру – следствие вчерашней пешей прогулки в туфлях на высоких каблуках.

Н-да, мать... Это тебе не восемнадцать и даже не двадцать пять... Это уже почти на десяток выше...

Как-то некстати в памяти всплыл облик вчерашней белокурой нимфы, вся внешность которой даже не кричала, а просто вопила о молодости и здоровье. Казалось, ткни ее пальцем, и тут же брызнет живительный эликсир этой самой молодости, за которым и стар и млад готовы лететь сломя голову. Стоило мыслям вильнуть на эту запретную стезю, как перед глазами возникло лицо ее спутника.