Мотылек - Поппи Адамс

В доме три этажа с подвалом и четыре крыла. В парадных комнатах под пышными лепными потолками расположились солидные мраморные камины. В облицованном холле от сводчатого потолка до паркетного пола раскинулась величественная дубовая лестница, а за кладовыми, расположенными в черной, северной стороне дома, спиралью змеится скромная, гораздо меньших размеров потайная лестница, по которой можно незаметно передавать все нужное с этажа на этаж. Когда мы родились, слава Балбарроу-корта была уже почти похоронена под пылью предыдущего столетия, а когда-то для поддержания дома и сада в надлежащем состоянии требовалось по меньшей мере двадцать человек прислуги, и это не считая близлежащих фермеров-арендаторов и их наемных работников, ведь в свое время все эти земли входили в состав поместья.

Мы росли, а Красный Дом, как его часто называли из-за дикого винограда, каждое лето превращавшего южную сторону дома в сплошную стену красного цвета, становился известен скорее как местный ориентир, чем роскошный особняк. Для людей, которые ехали на отдых в западные графства, он играл роль дорожного указателя и местной достопримечательности. Готический стиль здания, зубчатые башенки наверху, обсерватория, колокольня и дымоходы «под елизаветинскую эпоху», возвышавшиеся над хребтами и долинами огромной крыши, – все это до сих пор дышит надменностью и блеском позднего викторианского периода.

С тыльной стороны дома мощеный двор огражден конюшнями и сараями, старой гостиной и мясницкой, в которой все еще мрачно свисают со стропил приспособления для забоя животных. Дальше располагается веранда, а за ней в свое время был мамин огород с парником и овощной грядкой. За кустами начинается северный поливной сад. К югу же, ниже террас с фруктовым садом, тянутся луга, а за ними вьется ручей. Посреди лугов торчит заклепанный хвост бомбардировщика «Галифакс», упавшего на нашу землю. Есть здесь и многое другое, о чем знали только мы с Виви, – например, дуб, который снаружи кажется сплошным, но на самом деле весь его ствол – это огромное дупло. Взобравшись на него, можно было пролезть внутрь дерева. Мы решили, что, если придут немцы, мы будем прятаться от них в дубе.

Балбарроу-корт принадлежит нашей семье с 1861 года. По словам мамы Мод, с тех пор каждое последующее поколение не могло устоять перед соблазном оставить на доме свой след, и в конце концов здание превратилось в нечто вроде книги, в которой запечатлена ее собственная история.

– То ли все люди в викторианскую эпоху были вульгарны, то ли только наши предки, – говорила мама. – Каждый из них оставил тут герб, там башенку, там свои инициалы.

И действительно, бродя по дому, ты постоянно натыкался на памятники собственной важности или вульгарности или тому и другому. Первый из владельцев особняка в нашем роду, Сэмюэл Кендал, который заработал состояние, незаконно ввозя сельскохозяйственные удобрения из Южной Америки (кстати, мама Мод отнюдь не гордилась этим), установил за главной лестницей огромный цветной витраж высотой в два этажа. На нем изображены четыре абсолютно поддельных, по словам мамы, фамильных герба с девизами на латыни, создающих впечатление, что Сэмюэл являлся отпрыском четырех великих родов. У сына Сэмюэла, Энтони, – дедушки моей мамы – было слишком много свободного времени и денег, доставшихся ему от отца, поэтому он соорудил с каждой стороны дома по башенке для наблюдения за звездами. Однако сколько я себя помню, эти башенки никогда не использовались по прямому назначению – там жили огромные колонии летучих мышей вида «большой подковонос». Энтони также запечатлел свои инициалы во всех возможных уголках дома, что, по словам мамы, было ужасной ошибкой, – он запомнился потомкам только как Э. Н. К.

С тех пор к облику дома больше ничего не добавлялось, мало того – многое ушло. Потомки не только не преумножили состояние Сэмюэла, но и порядком сократили его, избрав себе намного менее выгодную профессию, – они изучали жизнь бабочек и мотыльков. Таким образом, мы с Вивьен являемся прямыми наследниками выдающейся династии энтомологов, исследовавших отряд чешуекрылых, – династии, к которой относится и наш отец Клайв. Большая часть помещений в огромных подвалах и чердаках Балбарроу-корта, а также немало комнат в северном крыле здания и почти все флигеля в течение более чем столетия отводились исключительно под изучение всевозможных бабочек и молей. В этих помещениях располагались вольеры и павильоны, лаборатории, зимние хранилища, домики для гусениц, кюветы для окукливания, выставочные шкафы, а также знаменитая на весь мир библиотека литературы по энтомологии.

Жизнь других деревенских детей вращалась вокруг коров и овец или сбора урожая, наш же календарь основывался на жизненном цикле бабочки. Мы проводили бесчисленные часы, раскапывая куколок осенью и собирая мох зимой. Весной мы до темноты сидели в зарослях бредины, а долгими летними ночами ловили на свет и на сахар бабочек, обитающих на заповедных полянах и на дальних пустырях. Но самым напряженным временем была весна – время, когда плененные нами производители пробуждались и покидали свои зимние коконы, хранившиеся на чердаке. После этого начинался сезон спаривания.

Балбарроу-корт был переполнен предметами, принадлежавшими четырем поколениям здешних обитателей. Мебель, картины, книги, а также личные вещи – всевозможные безделушки, сувениры, письма, бумаги – бросались вам в глаза, желая поведать о прошлом дома, как только вы входили в него. Стены дышали надеждами и страхами тех, кто жил здесь. Стиль меблировки, картины на стенах, качество ковров и дорожек, игрушки, которыми мы играли в детской, – все это рассказывало о материальном положении, вкусах и личных качествах прошлых владельцев особняка. Столовое серебро, фаянс, гобелены, даже постельное белье с вышитыми монограммами наших предков, пятна на скатерти, отметины на деревянных поверхностях, потертости на ступеньках лестницы, одолевавшие того или иного предка страсти, которые неизменно проявлялись во взгляде с его портрета… Каждая вещь излагала свою часть одной и той же истории, так что дом и его содержимое превратились в музей рода Кендалов, в своеобразный подавляющий памятник династии.

Посетителям дома не приходилось сомневаться, в какой области работали его владельцы, а также в том, что эти люди достигли в своей профессии всех мыслимых успехов. Дубовые панели, которыми обшит холл, были едва видны за фотографиями в рамках, грамотами и дипломами, наградными листами разнообразных энтомологических обществ и вырезками из газет («Специалистом из Дорсета обнаружена крупнейшая бабочка Азии»). На многих фотографиях члены династии были запечатлены с представителями королевской семьи или с другими выдающимися людьми.

Центральным экспонатом шкафа в гостиной являлась черно-белая фотография того самого Э. Н. К. в непроходимых джунглях, с видом щеголя заломившего набок кепку с козырьком и окруженного перепачканными грязью туземцами-носильщиками. В руках Энтони Кендала – панель с нанизанными на булавки двумя сотнями бабочек, которые, по нашему мнению, являются теми самыми «голубыми сапфирами», собранными им в Перу в 1898 году. Рядом с этой фотографией – и в извечном соперничестве с ней – находился снимок моего дедушки Джеффри, на котором он с серьезным видом обменивается рукопожатиями с королем горной страны Мастанг. Снимок сделан во время широко известной энтомологической экспедиции в Гималаи, состоявшейся в первой половине двадцатого века. Молодой помощник Джеффри, прямой как струна, радостно улыбается в камеру, а роль охотничьих трофеев играют пластинка для монтирования бабочек и огромная бутыль с жидкостью для умерщвления пойманных экземпляров.