Любить (НЕ) страшно - Катя Васильева

Она знала, что это все ее вина. Но как ей сделать маму счастливой? Она просто дурочка, которая никогда ничего не может выполнить правильно. Мама повторяет ей это каждый день. Вета, ее подруга, всегда помогает Лизе: «Не переживай, пошли вместе все исправим», – обычно говорит она.

Тишину разорвал крик попугая. Зеленый Кеша важно прокричал что-то своим звонким голосом. Вот он, знак, устами попугая. Лиза как будто очнулась. И решилась. Она встала. «Я должна идти», – стучало в ее в голове. Как заключенный, у которого нет выбора, постаралась расправить плечи.

Лиза знала, что сейчас будет, потому что это повторялось каждый раз. Мать накричит на нее при тете Оле, унизит, а она будет стоять, опустив голову, и молчать, как бесполезная вещь, надеясь услышать хоть одно доброе слово. Но, по крайней мере, скорее всего, это будет быстро, лишь пять минут позора и унижения. Пока мама с подругой как ни в чем не бывало не сменят тему.

Железный облупленный будильник с двумя трещинами на стекле невыносимо громко, с металлическим звенящим лязгом, пронзительным в тишине молчаливой комнаты, отсчитывает секунду за секундой. Тиканье разбивает эту тишину на острые осколки, каждый из которых впивается в ее маленькое сердце, сжавшееся в комок от невыносимой тревоги и ужаса перед предстоящей – столь привычной и необратимой – пыткой.

«Мне так надоело возиться с этим ребенком. Она ничего не может сделать нормально! Я больше не могу, – выла мать. – Я не могу дождаться лета, когда она поедет к своему придурку отцу, – жаловалась она. – Пусть он разбирается с ней, хотя, что он вообще может, этот идиот! В этот раз, ради бога, пусть подавится! Посмотрим!» – мать привычно закатила глаза. Не решаясь войти, Лиза колебалась, застыв под дверью, слыша каждое слово. Двери в общаге были настолько тонкими, из обычного ДСП, что по всему коридору были слышны крики мамы.

Я стою позади Лизы в этом темном коридоре и смотрю на стену с потрескавшейся синей краской. Я знаю все трещины в этих стенах, как будто я была здесь раньше; некоторые из них свежие и новые, а некоторые глубокие, с несколькими слоями краски под ними, нанесенными годы и годы назад. Эта старая краска все еще там, под этими трещинами. Как и горькие обидные слова – как ни пытайся их замазать, шрамы все равно проступают и кровоточат.

Лиза хочет, чтобы все замялось, просто быстрее закончилось. Ее сердце мягкое и нежное, полное любви и желания быть хорошей, угодить. Услышав, как мать говорит о ней так жестоко, она открыла дверь. «Мама!» – вскрикнула она, дрожа, в попытке себя защитить.

«Убирайся отсюда! Желаю тебе когда-нибудь иметь такую же дочь, чтобы она сделала твою жизнь такой же „счастливой“, как ты мою! Убирайся!» – мать вскочила и хлопнула дверью у лица Лизы так сильно, что стены затряслись.

«Какой кошмарный ребенок. Мне жаль тебя от всей души! – услышала Лиза подхалимные слова Ольги. – В этом она похожа на своего отца», – мямлила она.

Материнский гнев и ненависть всегда вспыхивают неожиданно. Иногда те же самые вещи, от которых она смеялась вчера, вызывают у нее ярость днем позже. Лиза никогда не знает, когда и чем она вызовет злость или улыбку матери.

Другая соседка, тетя Лена, открыла свою дверь и позвала Лизу.

«Иди сюда, крошка. Ты уже поужинала? Заходи, мы только садимся,» – тепло сказала она.

У тети Лены было две дочки. Старшая, Вика, была с Лизой в одном классе. Младшей, Даше, было года четыре. Лиза и Вика дружили. Лиза приходила в их комнату поиграть, если она не была занята уроками, уборкой комнаты, утюжкой белоснежных воротничков для формы или посещением множества внеклассных занятий после школы. Девочке редко удавалось прийти к ним в гости, но ей это очень нравилось. С Викой было интересно, а тетя Лена никогда не кричала и не ругалась. Вика, казалось, была совершенством – никто не называл ее дурой и не наказывал.

Мама часто сравнивала Лизу с Викой и говорила что-то вроде: «Я бы хотела, чтобы ты была такой же хорошей, как Вика!» Лиза пыталась подражать подружке, уверенная, что это понравится маме. Она наблюдала за ее повадками, манерой говорить, привычками, жестами и мимикой. Потом, оставаясь одна, перед зеркалом пыталась повторять и копировать Викины жесты. Со временем это стало ее вторым я – привычка наблюдать за другими людьми и подражать им настолько сильно укоренилась в ней, что граница между ней настоящей и скопированными образами сначала стала зыбкой, а затем и вовсе исчезла.

Лизе было хорошо в их компании. Обеды тети Лены были скромными, но вкусными. Очень простые блюда – рагу, суп, свежий хлеб. Она тоже была родителем с низким доходом, как и все в этой общаге, но у нее всегда было наготове угощение и добрая улыбка. А Лиза сильно хотела любящую семью. Постоянное чувство грусти и отчаяния. Как будто что-то болит, что-то постоянно ноет. Тогда она еще не знала, что это за чувство такое.

Но я знаю… Зависть.

Слава богу, что у нее была ее Вета. Вика почему-то не нравилась Вете.

Дом тети Лены был теплым и гостеприимным. После ужина она иногда рассказывала девочкам, как тяжела жизнь у взрослых, и как они боролись за выживание.

«Ох, детонька… Не сердись на маму. Она это не со зла, просто сильно устает и переживает. Ей ведь очень тяжело… А когда мы маленькие были, сколько всего испытать пришлось – и голод, и разруха… Чего только не было. Всякого горя навидались! Да и сейчас тяжело – ты представь, мама твоя весь день работала, а потом ей еще по магазинам бегать», – причитала тетя Лена.

Хотя Елена искренне пыталась успокоить девочку и не имела намерения ее обидеть, по своей глупости и ограниченности она не понимала, что Лизе было от этого только хуже, ведь ребенок винил себя. «Если бы я не родилась, маме не пришлось бы так много работать, чтобы меня прокормить, ей было бы легче. А если бы я была как Вика или Вета, мама была бы счастливее. Значит, это я виновата», – судорожно делал выводы детский мозг.

Не понимая, что Лиза чувствует свою вину, тетя Лена продолжала: «Искать, что бы купить, да чем бы тебя накормить… Ох непросто жить, непросто. Вот от усталости да горя она такая стала. А ты не обижайся на нее, Лизонька, ты ее прости. Она тебя очень любит. И обязательно извинится, все будет хорошо!» – утешала она, поглаживая волосы Лизы. «Ты очень хорошая и добрая девочка, Лиза», – тихо приговаривала тетя Лена.

Лиза не верила ей.

Она потом спрашивала у Веты:

– Тетя Лена сказала, что я хорошая, а мама всегда говорит, что я плохая, – жаловалась Лиза своей лучшей подружке.

– Да ты что! Ты замечательная. Мне с тобой интересно. Ты хорошая. И ты очень красивая, – отвечала Вета.

Мама говорила иначе. Мама говорила не так. А мама всегда права. Но ведь Вета тоже. Ее все любят.

Путаница… Неразбериха…

Лиза беспокоилась, что мать заметит ее отсутствие, и ела второпях. Ее еще немного потрясывало. Елена смотрела, как маленькие руки дрожат, словно листья на осеннем дереве, и ее губы кривились в сочувственной жалостливой улыбке.