Говорит и показывает Россия - Аркадий Островский

Я с благодарностью вспоминаю хорошую компанию и вдохновляющую рабочую обстановку в Сент-Энтониз-колледже и Рейтеровском институте изучения журналистики в Оксфорде, а также в венском Институте гуманитарных наук. Кроме того, я благодарю за помощь, советы и дружбу Марию Александрову, Елену Амелину, Энн Эпплбаум, Нила и Эмму Бакли, Эдварда и Шарлотту Баринг, Кэтрин Белтон, Каху Бендукидзе, Инну Березкину, Тони и Кэтрин Брамуэлл, Ларису Буракову, Маркуса и Салли Вержетт, Тома де Ваала и Джорджину Уилсон, Дину Годер, Марию Гордон, Лилию и Сергея Грачевых, Игоря Гуровича, Наталью Зоркую, Нато Канчели, Лидию Колпачкову, Ивана Крастева, Катарину Куденхове-Калерги, Джеймса Кумарасвами и Нанетт Ван дер Лаан, Андрея Курилкина, Доминика Ливен, Майкла Макфола, Елену Немировскую, Квентина и Мэри Пил, Илларию Поджолини, Марка и Рэчел Полонски, Петра Померанцева, Павла Понизовского и Ричарда Уоллиса, Ирину Резник, Саймона Себаг-Монтефиоре, Юрия Сенокосова, Роберта Сервиса, Адель и Себастьяна Смит, Татьяну Смолярову, Ноя Снайдера, Екатерину Сокирянскую, Александра Сорина и Катю Бермант, Анджелу Стент, Ольгу Степанову, Тиффани Стерн и Дэна Гримли, сэра Томаса Стоппарда, Кэролин Сэндз, Джона Теффта, Джона и Кэрол Торнхилл, Максима Трудолюбова, Алекса, Руперта и Джосса Уилбрахем, Эндрю Уилсона, Петра Фаворова, Ольгу Федянину, Ральфа Файнса, Флориану Фоссато, Эндрю Хиггинса, Фиону Хилл, Гая Чезана, Любу Шац.

Мне очень повезло с коллегами и друзьями в журнале The Economist: благодаря их доброжелательной снисходительности у меня было достаточно времени для написания книги. Я очень признателен Эндрю Миллеру и Эмме Белл, помогавшим мне советами и терпеливой поддержкой.

Моей незыблемой опорой всегда была моя семья. Я благодарен моему брату Сергею, моим родителям Михаилу и Раисе Островским за их постоянную безоговорочную поддержку, любовь и заботу. Благодарю Диану Хьюитт за то, что присматривала за мной в горах Уэльса. Но в самом большом долгу я перед своей женой Бекки, которая стойко несла бремя этой книги. Она безотказно читала и редактировала различные черновые варианты рукописи и все это время вела наше домашнее хозяйство. Спасибо ей за терпение. Мои дети Петя, Лиза и Полина давали мне силы и стимул для работы; надеюсь, когда-нибудь они прочтут эту книгу.

Новейшая российская история знает пока только два случая добровольного ухода глав государства со своего поста. Соответственно, есть лишь две прощальные речи лидеров страны – речи Горбачева и Ельцина. Михаил Горбачев, первый и последний президент СССР, обратился к стране 25 декабря 1991 года.

Спустя восемь лет, 31 декабря 1999 года, к стране обратился первый президент России Борис Ельцин.

Виктор Черномырдин, возглавлявший российское правительство большую часть ельцинского правления, прощальной речи не произносил, но афористично сформулировал то, что отзывалось трагическими нотами в речах и Горбачева, и Ельцина: “Хотели как лучше, а получилось как всегда”. Смысловой акцент при этом обыкновенно делался на второй части – ну вот, опять у нас все как всегда. В этом был и фатализм, и оправдание собственного бездействия: “такие уж мы есть… что поделать”.

Историку, однако, стоит задуматься о том, “чего хотели”, на что надеялись и почему не получилось. Хотели-то и вправду чтобы было лучше: дали возможность нормально зарабатывать, отказались от репрессий, сняли запреты, открыли границы, перестали воевать со всем миром, вывели войска из Афганистана, а потом и из Восточной Европы, проявили человечность, заслужили всеобщее признание и симпатии – чего же плохого? Назвать распад Советского Союза “главной геополитической катастрофой” ХХ века тогда и в голову бы никому не пришло. Люди не ощущали себя ни проигравшими, ни несправедливо обиженными. Никакого ресентимента, так усердно насаждаемого пропагандой последнего десятилетия, в конце 1980-х годов не было и в помине, скорее наоборот – было ощущение торжества здравого смысла, радости от того, что страна открывается, и, самое главное, – ощущение будущего. Бытовые проблемы с лихвой компенсировались появившимися возможностями. Во всяком случае, так казалось тогда мне, студенту-первокурснику театроведческого факультета ГИТИСа (ныне Российского института театрального искусства).

Моя семья была не богатой, но, по советским меркам, вполне благополучной и обеспеченной. Политика как таковая меня в те годы интересовала мало; другое дело – сама жизнь, в которой впечатления театральные и впечатления чисто бытовые сливались воедино, давая редкое ощущение нахождения в центре исторических событий. В Москву приезжали лучшие мировые режиссеры – Ингмар Бергман, Питер Брук и другие. Радость от их спектаклей дополнялась закулисными встречами с актерами. Я тогда еще очень плохо знал английский, но сама возможность говорить с ними на одном языке о театре и стране была важнее того, о чем мы говорили. Жизнь представлялась пестрой и очень занятной.

Ощущение свободы рождалось не из политических речей, а из самого воздуха, самой атмосферы, царившей, к примеру, в 39-ой аудитории ГИТИСа на третьем этаже московского особняка, где студенты Петра Фоменко играли дипломный спектакль “Волки и овцы”. Спектакль начинался часов в семь или восемь – лучи заходящего солнца освещали окна, на которых были нарисованы замоскворецкие пейзажи. В какой-то момент окна распахивались; теплый воздух заполнял зал и сам спектакль. На улице радовали глаз деревья с ярко-зеленой листвой. Естественный свет преломлялся в художественное впечатление. В вечернем воздухе, сладостно щемя сердце, разливался романс, под звуки которого на гамаке раскачивалась Глафира – Галя Тюнина; она дурманила и кружила голову Лыняеву (Юра Степанов). Жизнь за окном сливалась с жизнью на сцене – дыхание было легким и свободным.

Юношеский максимализм уверял, что подобные чувства испытывают вокруг практически все. Но, оглядываясь теперь назад, я понимаю, что тогдашнее ощущение подъема, оптимизма и открывающихся возможностей было типично лишь для относительно небольшой группы, принадлежность к которой определяли уровень образования, возраст (отчасти), социальный статус и прописка. Для большинства же населения России развал Советского Союза означал резкое падение уровня жизни и социального статуса и был неразрывно связан с растерянностью и неопределенностью. Однако в тот момент людям моего круга и поколения казалось, что история на нашей стороне и что будущее принадлежит нам. Ни страха, ни чувства унижения не было. Помню, как студентом я ехал на поезде (самолет был не по карману) в Лондон через всю Восточную Европу и гордился своей страной, которая ассоциировалась тогда со свободой. Правда, поесть в этом поезде было решительно негде и нечего, но это не омрачало путешествия.