Санки, козел, паровоз - Валерий Генкин

Впрочем, Нюту запах не слишком беспокоил. «Ты скажи ей, пусть мимо ведра не писает…»

28. III.1954

Дорогая и любимая мамочка!

Хорошо ли ты устроилась? Красив ли город Ессентуки? Какое странное у него название. Как ты себя чувствуешь? 24 марта мы кончили учиться. Наталья Ивановна оставила меня после уроков, вызвала по английскому и поставила 5 и 5 в четверти. Поэтому у меня в четверти только одна четверка по русск. письм. По физике у меня за обе контрольные пятерки. Илья Наумович вызвал меня и поставил 5 и 5 за четверть. По физкультуре у меня тройка (а нужно бы ставить двойку), но Наталья Ивановна в табель поставила четверку. Теперь я Рассказова догнал: у него тоже одна четверка и тоже по русск. письм. На каникулах, наверно, отдыхать не придется. Нам задали повторить по русскому весь курс седьмого класса и написать два сочинения. Одно по «Молодой гвардии», другое — «Моя любимая книга». В первом буду писать о Любе Шевцовой, а во втором — об «Отверженных». А по литературе надо повторить стихи и биографию Пушкина.

Собираюсь пойти в кино на картину «Таинственная находка» и в театр на спектакль «Синяя птица», если тетя Рахиль достанет билеты. Она еще обещала достать билеты на «Руслана и Людмилу», но я что-то в это не верю.

Мамочка, извини, что пишу много и таким ужасным почерком: не было времени писать кратко, а почерк у меня так и не исправляется, хотя самопиской я больше не пользуюсь.

Привет от меня дяде Толе, а тебе — от Нюты и тети Рахили. Нюта купила себе очень хорошее пальто.

Бабушка сама тебе напишет.

Поправляйся скорее, дорогая мамочка.

Целую.

Твой сын Виталик

P.S. Нюте идет это пальто, как курице макинтош.

Последний месяц мама лежала, скорчившись, как эмбрион. Сплющенное ухо пошло тленом. Он приезжал чаще — Нюта уже не могла сама ворочать ее, чтобы обмыть, подложить чистую тряпку. Из пролежня на бедре — фиолетовый кратер с черными краями — изливался густой зловонный сироп, но лежать на другом боку мама отказывалась, все попытки перевернуть ее пресекала, издавая протяжный вой.

Совершив положенные действия, он торопился уйти. Только несколько раз что-то удержало его у маминой постели. Он садился в кресло, смотрел на застывшее в нелепой гримасе личико. Это ж не она. Ее уже нет, определенно нет. Разве эти уродливые отростки — ее руки? У мамы всегда были красивые, хрупкие, ухоженные кисти, и Виталик много раз дарил ей на дни рождения перчатки. В шестьдесят втором в этот день он получил диплом, по дороге из института купил в ГУМе дорогущие элегантные черные перчатки тонкой кожи, в метро сочинил поздравительный стишок, где рифмовал «диплом» и «апломб», и все это с букетом роз оставил вот на этом самом столе, на этой (этой? да, точно, этой) скатерти, а сам помчался к одной из Наташ и дальше — праздновать.

Каждое утро он звонил, и Нюта говорила: «Дышит вроде».

А девятнадцатого января девяносто седьмого года услышал: «Не дышит».

Пасьянсу меня научила еще бабушка, баба Женя, Женюра, и по сю пору я время от времени предаюсь этой игре с самим собой и случаем. Вот и сейчас раскладываю пасьянс — разве нет? — когда по ходу неторопливых размышлений извлекаю события, эпизоды, переживания из колоды, тщательно перетасованной не столь уж короткой жизнью, благодаря чему расположены они там в совершенно хаотическом порядке (каков оксюморон?). Один психолог — не Артур ли Фримен? — считал авторов мемуаров людьми, у которых не хватает воображения для увлекательного вымысла и слишком слабая память, чтобы писать правду. Вот в этих сумерках я и плыву, причем — признак старости — недавние события досадливо путаются и ускользают из памяти, а в дальнем конце туннеля, пробитого в прошлое, отчетливо различимы цвета и формы. Усы врастопырку, козел, связанный петух. Как там: камень, лист, ненайденная дверь.

С папой мы все же встречались, как выяснилось из его писем — я нашел их в мамином секретере, разбирая бумаги после ее смерти. Сколько же там всего оказалось! Дневник, который она вела два года — с тридцать второго по тридцать четвертый, с семнадцати до девятнадцати лет. Два девичьих альбомчика со стихами. Письма, письма — от бабушки и деда, от подруг и приятелей, от папы (все больше с фронта) и от меня — от Валерика писем не было, не любил брат писать. А мои письма она сохранила — все. Ты знаешь, я человек аккуратный. Не терплю криво висящих полотенец в ванной. Натерпелась от меня за двадцать лет занудства. Да ладно, ладно, не возражай — знаю: занудой был, им и остался. Ты молчала, когда я выбрасывал какую-нибудь особо милую тебе новогоднюю открытку, вытряхивал скрепки, кнопки и прочий мусор из карандашного бокала на письменном столе или норовил избавиться от собственных носков, если пятка протиралась до прозрачного состояния. Вот и Лена терпит, дай ей Бог… Так вот, разложил я все это мамино наследство в хронологическом порядке, потом как-нибудь, думаю, почитаю. Который год мамы нет, все не мог собраться. А тут достал старый кейс и вытащил альбомчик, один из двух, первый, детский совсем. Маме лет девять. На переплете рельефно, в кружочке, домик под красной черепицей, три березки. По всему полю — цветочки-бантики. И — литерами в стиле модерн: Poésie. Много загнутых углов — секретики.

Открываю.

В уголке — картинка, букет незабудок. И надпись:

На первой страничке альбома

излагаю я память свою,

чтобы добрая девочка Леля

не забыла подругу свою.

Леле от Оли Б.

На обороте приглашение:

Пишите, милые подруги,

Пишите, милые друзья,

Пишите все, что вы хотите,

Все будет мило для меня.

И тут же ответ:

Пишу всего четыре слова:

Расти,

Цвети

И будь

Здорова.

Кто писал тебе извесна

а другим не интересна

Листаю, листаю. Картинки, секретики по углам.

Дарю тебе букетик,

Он весь из алых роз,

В букетике пакетик,

В пакетике любовь.

Лелечке от Раи

Незабудку голубую

Ангел с неба уронил,

Для того чтоб дорогую

Он навеки не забыл.

Писала волна, отгадай, кто она!

Судьба незабудки после падения с неба могла быть и другой:

Незабудку голубую

Ангел с неба уронил

И в кроватку золотую

Леле в ножки положил.

А вот запись взрослого господина с дореволюционным почерком и манерой писать «как» без буквы «а» (такую же обнаружил в письмах бабушки Жени):

Не верь тому, кто здесь напишет,

В альбоме редко кто не врет,

Здесь все сердца любовью дышат,