Поражающий агент - Фридрих Незнанский

– Миллион долларов, – кивнул Турецкий.

– Ты так равнодушно говоришь, как будто держал их в руках.

– Ну, – сказал Турецкий, – если честно, то вчера. Нет, вру, позавчера.

Ирина Генриховна ошарашенно посмотрела на супруга. Турецкий как Турецкий. В турецком, между прочим же, свитере – за шестьдесят долларов.

– Слава арестовывал одного деятеля, проходившего у меня свидетелем по одному делу, ну и…

– А, – разочарованно протянула Ирина Генриховна, – ну это не то.

– А что было бы то? Если б я банк грабанул? К нам тут из итальянской прокуратуры приезжали, рассказывали про одного такого…

– Дай послушать, ладно…

– Да ради бога. – Турецкий снова уткнулся в компьютер.

"…Этот почти миллион долларов может быть распределен между тремя победителями (максимальное число лауреатов по одной номинации). За сотню лет вручения Нобелевских премий их лауреатами стали более 500 человек. Примечательно, что среди американских нобелевских лауреатов очень много выходцев из России, принявших американское гражданство.

Что касается собственно российских и советских ученых, то они получали Нобелевские премии 16 раз. Предпоследним лауреатом от СССР стал Михаил Горбачев, который в 1990 году получил премию мира, последним – директор Санкт-Петербургского физико-технического института имени Иоффе Жорес Алферов. И вот наконец новая победа!

Престижную награду в области медицины и физиологии получил выдающийся российский ученый Баткин – за открытия в области клеточного процесса, которые могут быть использованы для лечения инфекционных заболеваний и за создание вакцины против нового вида оспы…"

– Браво, Николай Львович! – захлопала в ладоши Ирина Генриховна.

– Слушай, я не пойму, откуда столько радости?

– А простой патриотизм ты не допускаешь?

– Простой – допускаю, но ты как-то странно себя ведешь. Как будто ты его знаешь, этого Будкина.

– Баткина.

– Ну вот. – Турецкий отключил компьютер. – Ты его знаешь. А откуда ты его знаешь?

– Его внучка в нашей музыкальной школе учится. У меня, между прочим.

– И что, конечно, гениально талантливый ребенок? – ухмыльнулся Турецкий.

– Напротив, на детях гениев природа отдыхает. Слышал про такое? Совершенно бездарный ребенок.

– Сама сказала – на детях, а не на внуках. Говорят, что таланты переходят через поколение.

– Ну не знаю, может, она тоже станет великим физиологом там или химиком, а я ее музыке учу и…

– Подожди, мы отклонились. Я все равно не понимаю, откуда ты его знаешь. Уж не хочешь ли сказать, что академик Баткин ходит к вам на родительские собрания? А потом долгими зимними вечерами вдумывается в смысл слова «сольфеджио»?

– Не хочу. Просто он часто приезжает за внучкой на машине, однажды мы познакомились, и он пригласил меня в гости.

– И ты была? – насупился Турецкий.

– Была.

– А почему я не был?! – приревновал Турецкий.

– Я откуда знаю? Пьянствовал, наверно, где-то со своим Грязновым, как обычно.

– Только не надо! Между прочим, Слава теперь не пьет.

– Давно ли? – прищурилась Ирина Генриховна.

– Восемь дней, – честно сказал Турецкий.

– А ты?

– А я – семь.

– Все с вами понятно, помалкивай луч… Ой…

– Что такое?

– Саша… Я не уверена… но. Да нет, я уверена. Это не он.

На экране в это время был президент Международного олимпийского комитета Жак Рогге.

– Откуда ты знаешь? – машинально спросил Турецкий.

– Я с ним в машине сидела.

– Чего?! Когда это ты? Ты в своем уме, Ирка?!

– Саша, ты ревнуешь, что ли? Он же старенький уже.

– Кто старенький-то?! – Рогге, на взгляд Турецкого, был вполне ничего себе мужик, холеный, лощеный.

Ирина Генриховна посмотрела наконец на экран и поняла свою ошибку.

– Да не этот же! Я тебе про Николая Львовича говорю, про Баткина.

– Так это ты с ним в машине сидела?! – Турецкий сделал страшные глаза.

Жена засмеялась. Тут, как по заказу, показали Баткина. Турецкий понял причину ее смеха – на экране был эдакий типичный рассеянный профессор хорошо за шестьдесят.

– Вот смотри, – сказал Ирина Генриховна. – Это не он.

– Как это – не он, – возмутился Турецкий, – как это – не он?! А кто тогда, папа римский?! Сказали же – Бат-кин.

– Ну ты прав, конечно, – смутилась Ирина Генриховна. – Я сама понимаю, что там никого другого быть не может. Сказали Баткин, – значит, Баткин.

– Ирка, – сказал Турецкий, – я провел в своей жизни тысячи допросов, неужели ты думаешь, что можешь меня обмануть? Договаривай, что хотела.

– Понимаешь, Саша, – осторожно сказала Ирина Генриховна. – Последний раз Баткин приезжал за Настенькой три дня назад. Я тогда, к сожалению, про Нобелевскую премию ничего не знала, а то бы поздравила, конечно… Так вот, я видела его как тебя сейчас. У него на щеке была большая и глубокая царапина. Совсем свежая. Я еще что-то пошутила на этот счет. Сколько надо времени, чтобы царапина зажила?

– Ну день; если очень глубокая, может, два.

– А чтобы затянулась?

Турецкий вместо ответа посмотрел на экран. Академик Баткин в числе других лауреатов сидел в первом ряду. Разглядеть царапину с такого расстояния было нельзя.

– Ирочка, – ласково сказал Турецкий, – ты же понимаешь, что это абсурд. Понимаешь?

– Понимаю, – послушно кивнула жена.

– Наверно, его загримировали для такого случая, как-то замазали, может, какой-то пластырь под цвет лица или еще что. Понимаешь?

– Понимаю.

Тут пошли крупные планы нобелевских лауреатов. Наконец камера добралась до Баткина, его лицо было теперь во весь экран. Он действительно выглядел классическим ученым – очень уж фактурная была у дедушки внешность. Косматые седые брови не казались грозными, глаза весело щурились.

Но Турецкого это не забавляло, он приблизился вплотную к телевизору. Нет, никакого пластыря на лице Баткине не было. Царапины тоже, разве что изрядно дедушка бледноват. Но мало ли что на седьмом десятке бывает.

– Ирка, а что он сказал по этому поводу?

– М-мм? – Ирина Генриховна была уже на кухне и снимала картошку с плиты. – Готово. Солить по вкусу.

– Ты сказала, что пошутила насчет царапины?

– А, да. Он сказал: кошка.

…Ночью Ирина Генриховна разбудила мужа. Турецкий испуганно захлопал сонными глазами.