Любовные доказательства - Олеся Николаева

Еще на лестничной клетке Сёма почуял, что их — ждут. Ароматы жареного, печеного обложили его, приглашали — милости просим, сюда, а теперь сюда, теплее, еще теплее, горячо, жарко, жарко!

Дамы приветствовали его восклицаниями, восторгом, Сёма протянул букет сразу обеим, сумки шмякнулись об пол, бутылки звякнули, розы укололи, дамы вскрикнули, Сёма ахнул. Веселая толчея, праздник: это Сёма пришел в гости к своей невесте! Очень приятно: Сёма — Лёва — Таня — Маня.

Разглядел обеих — совершенно одинаковые, милые такие, маленькие… обезьянки. Ну, есть такой тип большеглазых и большеротых, скуластых, коротконосых женщин. Видно, конечно, что Маня старше — все в ней законченней, определенней.

Обе — в черных трико и длинных свободных кофтах. У Мани на груди — ягуар, у Тани — жираф.

— Это даже неинтересно, — ответила Маня на Сёмины восторги. — Нас все принимают за сестер.

Сёма с удовлетворением отметил обстановку — небогатая даже по советским понятиям, так это и славно! Зато не жлобская, зато без выпендрежа. Легкий артистический беспорядок. Повсюду — милые подробности жизни: книжки, косметика, игрушки. Ну что ж, обезьянки всегда артистки.

— А где же ваш сын? — спросил Сёма, поискав вокруг глазами.

— Спит.

— Как — спит?

— Дневным сном. К ночи как раз проснется.

Сёма планировал, что мальчики подружатся, и настанет всеобщая дружественность и заинтересованность. Ну, ничего. Может быть, Лёве даже приятнее будет опекать малыша, учить и командовать им. Тогда и ревность между ними исключена: Лёве — велосипед, малышу — велосипедик, Лёве — магнитофон, малышу — машинка, Лёве — кейс, малышу — рюкзачок.

Начали с крепкого. «Прокладочка», — объяснил Сёма. Потом разбрелись: дамы пили шампанское и красное сухое вино, Сёма же потягивал виски. И потягивал, и опрокидывал, и пил до дна — за знакомство, со свиданьицем, за прекрасных дам, за детей и — по старой памяти — за то, чтобы им — тут Сёма таинственно оглядывался — пусто было. В общем, Сёма гулял. Кутил. Рассказывал забавные случаи из жизни. Не забывал хвалить угощенье — паштеты, салаты, сыры, сардины. Веселил дам, разбрасывал комплименты и, честно говоря, не упускал возможности не только похвалиться, но и похвастаться. Ну а что, в конце концов! Видятся они впервые, общих знакомых у них нет. Значит, некому рассказать им про Сёму. Так он сам расскажет — даст, так сказать, между строк нужную информацию о себе, обозначит вехи пути.

— Так вы агент страхования? — удивилась Маня.

— Страховой агент, — небрежно поправил Сёма.

— Умеете, значит, убалтывать людей!

— Почему убалтывать?

— Напускать всякого страхования. Небось нагоняете на них разные ужасы, а потом заставляете раскошелиться.

Сёма оторопел. Он почувствовал, что вот-вот обидится: такое пренебрежение к его профессии, такой, между прочим, важной и нужной!

— Вы ошибаетесь, — мягко сказал он. — Жизнь человека есть непрестанный безотчетный страх. Он давит на психику, отравляет пищу, отнимает сон. А я вывожу его на чистую воду, называю и квалифицирую, прикрепляю к определенному параграфу и поворачиваю дело так, что в случае исполнения его угроз пострадавшее лицо все равно не проиграет, а получит полное денежное удовлетворение.

Ну, к примеру, вы боитесь угонщиков — у вас есть машина? — тем лучше, значит, вам это близко, — вы не спите ночами, вскакиваете на каждый тревожный сигнал. Но если вы будете уверены в том, что в случае угона вам будет выплачена сумма, покрывающая ваши убытки, разве вы не будете дышать спокойней?

— Ой, я и так не слишком волнуюсь. Но это понятно. А кто же может предвидеть, из-за какого угла выглянет опасность? Застрахуйте меня, Сёма, от камня, падающего мне на голову.

— От несчастного случая, значит, — классифицировал Сёма.

— От дурного глаза! От бандитов, врывающихся в мой дом!

— От всего в жизни не застрахуешься, — подытожила Таня. — Лучше уж об этом не думать.

— Но от остывающей баранины у нас есть шанс застраховаться! — Маня побежала на кухню, внесла дымящееся блюдо с бараньей ногой.

Сёма воспрял: он понял, что его поддразнивают, подкалывают. С ним кокетничают. Играют. Он — нравится. Его здесь ждали. Вон сколько всего добыли и наготовили. Милое обезьянье племя — шумное, веселое, дерзкое, а по сути — маленькие безобидные коньки-горбунки.

«Возьму их обеих с собой, — благостно решил Сёма. — Очаровательная жена, обворожительная теща, в доме всегда веселье, шутки. Буду их, конечно, время от времени приструнивать — ну так, для порядка, для вида, лишать сладкого, как детей. В семье ведь очень важно с самого начала правильно себя поставить».

Таня и Маня дружно уплетали мясо, запивая красным вином, перешучивались, словно забыв о Сёме и оставив его наедине с жирным куском баранины.

— А чернослив? — внезапно спросила Маня. — Чернослив вы пробовали?

Зачерпнула плавающие в жиру черные мягкие кусочки, плюхнула Сёме в тарелку, изымая его из процесса одинокого индивидуального поглощения и приобщая к общему удовольствию трапезы.

— Так, концерт, концерт, — захлопала она в ладоши, не успев обтереть салфеткой блестящие губы. Включила крутящуюся лампу, гоняющую по потолку и стенам бледные световые пятна, распахнула пианино. Таня пристроилась рядом, грянули в четыре руки.

— Куплеты собственного сочинения! На заимствованный народный мотив «Была я кружевницей», — выкрикнула Маня из глубины барахтающихся в воздухе звуков.

Сёма поднял бокал и бодро помахивал им из стороны в сторону, словно дирижируя и управляя этими безудержными поющими обезьянками.

— Браво! — завопил он наконец, взорвавшись аплодисментами и призывая взглядом Лёвушку присоединиться к овации. — Единственное, от чего я не застрахован, так это от внезапной любви!

Световые пятна пробежали по нему, приглашая к головокружению, к страстям… Он даже едва не крикнул: «Позвольте ваши ручки, мадам». Но вовремя спохватился: еще рано, Сёма, чрезмерно, чересчур.

— Васька проснулся, — вскочила Таня.

Вошла с Васенькой на руках — розовенький, пухлый, беловолосый такой херувимчик. Васенька щурился на свет, пускал слюни. Таня усадила его к себе на колени, дала в руку огурец. Васенька надкусил его и швырнул на пол.

— Ай да Васька, — с восторгом произнесла Таня.

Васенька схватил тарелку и опрокинул ее на себя. Бараний жир нарисовал на его голубом костюмчике темно-коричневый ядовитый цветок.

— Вот так Васька! — затянула Маня.

Так все сидели вокруг и смотрели, как малыш хватает со стола вилки и рюмки, корки и салфетки и, даже не рассмотрев их как следует, швыряет на пол.

«И его — с собой! — решил Сёма. — Раз уж они его так любят. Там можно купить ему пластмассовые стаканы с тарелками — пусть кидает, пока не надоест. Может даже не называть Сёму „папой“, пусть зовет его Сёмой. Так же, как Таня говорит матери „Маня“.