Ленин и его семья (Ульяновы) - Георгий Соломон

В Петербурге у меня были старые связи, и, не примкнув организованно к работе «Петербургского союза», я сразу же стал работать в нем гастрольно. Между прочим, петербургские товарищи должны были переслать сравнительно (по тогдашнему масштабу) значительную партию «нелегальщины» «Московскому союзу». При отсутствии хорошей организации эта операция представляла собою большую задачу. Я предложил свои услуги, так как по своей должности в контроле Московско-Курской ж. д., куда я был назначен из Иркутска, я пользовался бесплатным проездом в первом классе и, таким образом, имел возможность в качестве должностного лица безопасно провезти с собою эту литературу.

Но еще раз напомню, что организационные связи были так слабо налажены, что в Петербурге мне не могли указать точного адреса, по которому я должен был сдать партию. Таким образом, мы условились, что петербуржцы уведомят кого-то из весьма законспирированных московских товарищей, который и должен был явиться ко мне за литературой, сказав мне известный пароль. Я состоял под негласным надзором полиции, и потому мы условились, что за литературой явятся немедленно по моем приезде в Москву, так как мне было небезопасно хранить ее у себя.

Я уехал из Петербурга в Москву один, переезд же моей жены с дочерью был отсрочен до весны. Конспирации ради я облекся для дороги в контрольную форму – тужурку и шаровары с высокими сапогами. В то время до известной степени считалось шиком носить очень широкие шаровары, сильно свисавшие над высокими сапогами как бы вроде двух юбочек. Я решил перевезти литературу на себе, чтобы не подвергаться риску, если бы я ее сдал в багаж. Литературы было около пуда. Она состояла из массы маленьких брошюр, увязанных в небольшие пакеты. Я всю ее уложил в свои шаровары. Моя невестка, сестра моей жены, известная под партийной кличкой, данной ей Лениным, «Лиза красивая», явилась перед моим отъездом помочь мне уложить литературу и произвести «инспекторский» смотр с точки зрения конспиративности… И жена, и Лиза осмотрели меня и нашли, что я имею вид самого настоящего фата-контролера и что никому в голову не придет заподозрить во мне «нигилиста»…

Приехав в Москву, я, согласно условию с питерцами, немедленно же снял себе комнату и телеграфно сообщил жене мой адрес. На другой день я получил от нее условленную телеграмму, которая должна была означать, что получатель литературы явится ко мне по моему адресу на третий день с установленным паролем, по предъявлении которого я передам ему литературу. Надо упомянуть, что в Петербурге у нас было условлено все до последней мелочи и что ко мне должна была явиться одна девица, которую я не знал и которая должна была назваться (нарочитый псевдоним) «Сумцовой» и установить свою личность ввернутыми в нейтральный разговор следующими словами: «Я могу вас успокоить: жизнь Пети вне опасности». Пароль этот был не совсем абстрактный: Петей мы называли шафера на нашей свадьбе, Петра Гермогеновича Смидовича, незадолго перед тем эмигрировавшего в Англию (В настоящее время П. Г. Смидович играет в Москве в советском правительстве весьма выдающуюся роль. – Авт.). Все, повторяю, было разработано до последней детали еще в Петербурге, и казалось бы, что все должно бы было пройти совершенно гладко.

Надо упомянуть, что накануне моего отъезда из Петербурга из пришедшего номера «Русских ведомостей» мы узнали, что скончалась Мария Александровна Ульянова (мать Ленина), что вынос тела в такую-то церковь и похороны состоятся в самый день моего приезда в Москву. Ко мне в Петербурге пришла наша старая приятельница Любовь Николаевна Радченко (в настоящее время жена известного меньшевика Ф. И. Дана) и принесла мне деньги с поручением купить и возложить на гроб умершей венок.

Поэтому я тотчас же после того, как снял в Москве комнату, поспешил к Ульяновым. Час, назначенный для выноса тела в церковь, прошел. Я был в Москве совсем новый человек, не знал, где надо купить венок, поэтому я решил поехать на квартиру Ульяновых, узнать там, где находится церковь, и затем купить венок и пр.

Подъехав на извозчике к воротам дома, где жили Ульяновы, и проходя через двор к их квартире, я был удивлен, не видя никаких следов похоронных аксессуаров вроде ветвей елей. Я поднялся во второй этаж. Было около десяти часов утра. Никаких следов состоявшегося выноса тела… Я позвонил… Мне открыла сама Мария Александровна. От неожиданности я раскрыл рот и у меня, по-видимому, стало очень глупое выражение лица, потому что Мария Александровна засмеялась.

– Что, Георгий Александрович, – сказала старушка, – верно, вы тоже явились на похороны?.. Как видите, я еще жива, входите, пожалуйста… это умерла моя однофамилица, которую тоже зовут Мария Александровна, царствие ей небесное…

Появилась и Анна Ильинична. У нее было строгое и сердитое выражение лица. Она безумно, до самозабвения любила свою мать, и это совпадение произвело на нее самое удручающее впечатление.

– Знаете, – сказала она, когда Мария Александровна вышла из столовой, служившей им гостиной, – это такая гадость эта ошибка… ведь знаете, нас засыпали отовсюду телеграммами, письмами… вчера многие приезжали с венками… Я так зла… Ведь, подумайте, какое удручающее впечатление это должно было производить на бедную мамочку… вся эта нелепая шумиха…

Я с «нелегальщиной» в Москве. – Полная путаница. – «Нелегальщина» хранится у меня. – Филеры. – Объяснение с А. И. Елизаровой разъясняет все.

Я ждал девицы, которая должна была прийти за «нелегальщиной». Но дни шли. Никто не являлся, а между тем тотчас же после прописки моего паспорта в участке я заметил, что за мной следят филеры… А мне некуда было девать мою «нелегальщину», и в случае чего я рисковал, по тогдашним временам, здорово «засыпаться» с поличным… Я условно написал жене о моих затруднениях. Получил от нее ответ, что питерцы стараются выправить это дело. Надо было ждать.

Моя покойная сестра В. А. Тихвинская, жившая тогда в Петербурге, в бытность мою там просила меня познакомиться в Москве с ее старинным приятелем и товарищем по студенческой жизни в Швейцарии князем Г. Г. Кугушевым, которого она мне аттестовала как активного марксиста. Я отправился к нему. От него я узнал, что в Москве после последнего провала идет страшная слежка и что московские сыщики – мастера своего дела… Я не решился доверить ему моего секрета и должен был продолжать хранить литературу у себя в весьма ненадежном месте… Прошло около двух недель…

Обещанных разъяснений из Питера не приходило. Я решил повидаться с Анной Ильиничной и постараться осторожно выведать у нее, не знает ли она чего-нибудь об этой литературе. В Петербурге меня предупредили, что у Ульяновых нельзя ни с кем, кроме Анны Ильиничны, говорить о революционных делах, ибо Мария Александровна, старший сын которой Александр был повешен за покушение на жизнь Александра III (Дело о покушении 1 марта 1887 года. – Авт.), так боится за остальных детей, что всякое упоминание при ней о революционных делах ее приводит в тяжелое нервное состояние. А к тому же в это время ее третий сын, Дмитрий, студент-медик, сидел в Таганке (московская тюрьма. – Ред.), Ленин находился в ссылке в Минусинске… Все это тяжело ложилось на старушку. И вся семья старалась всячески отвлекать ее от печальных мыслей и делала все, чтобы по возможности развлекать ее.