Вавилон-17. Пересечение Эйнштейна - Сэмюэл Дилэни

– То есть мы пытались расшифровать белиберду?

– Это не шифр, – повторила она. – Это язык.

Генерал сдвинул брови:

– Какая разница, шифр, язык… Надо разобраться, о чем там речь. А пока мы ни черта не знаем – только ходим вокруг да около.

Усталость и волнение последних месяцев словно ударили его под дых, тайком вцепились в язык, огрубили его слова.

Ридра перестала улыбаться и положила обе руки на барную стойку. Генералу захотелось смягчить свою резкость.

– Вы ведь сами не работаете в криптографии? – спросила она.

Голос ровный, успокаивающий.

Он отрицательно мотнул головой.

– Тогда немного поясню. Есть два типа шифрования. При первом буквы или заменяющие их символы перемешиваются по определенной схеме. При втором вместо букв, слов или сочетаний слов пишут другие буквы, значки или слова. Оба метода можно использовать вместе, но у них есть одно общее свойство: если известен ключ, вводишь его – и получаются логичные предложения. Но у языка своя внутренняя логика, своя грамматика, свой способ осмысления мира при помощи слов, своя понятийная сетка. Тут не может быть ключа, который выдаст точное значение. В лучшем случае можно получить приблизительный перевод.

– Получается, тексты на Вавилоне зашифрованы с помощью какого-то другого языка?

– Нет. Я это сразу проверила. Можно сделать вероятностное сканирование по ряду элементов, даже если они перемешаны, и проверить на корреляцию с известными языковыми явлениями. Пусто. Вавилон-семнадцать – это язык, который мы не понимаем.

– Вы намекаете, – генерал Форестер попытался улыбнуться, – что раз это не шифр, а инопланетный язык, то надежды нет.

Если это поражение, услышать о нем от Ридры почти награда. Но она покачала головой:

– Вовсе нет. Неизвестные языки порой расшифровывались и без перевода. Те же линейное письмо Б и хеттский. Но если браться всерьез, мне нужно знать о Вавилоне-семнадцать гораздо больше.

Генерал удивленно приподнял брови:

– Куда уже больше? Мы дали вам все образцы. Если получим новые, обязательно…

– Генерал Форестер, мне необходимо знать все, что вам известно о Вавилоне-семнадцать. Где, когда, при каких обстоятельствах к вам попали эти записи. Все, что может дать зацепку, подсказать, о чем речь.

– Мы передали всю информацию, которую…

– Вы мне дали десять страниц напечатанной через двойной интервал абракадабры с кодовым названием «Вавилон-семнадцать» и спросили, что она значит. Если других сведений не будет – не знаю. Если будут, может, узнаю. Все просто.

«Если бы это было просто, если бы только это было так просто, мы бы к вам, Ридра Вон, не обратились», – подумал он.

– Если бы это было просто, если бы только это было так просто, вы бы ко мне не обратились, – сказала она.

Он замер. На долю секунды им овладело нелепое убеждение, что она прочитала его мысли. Да нет, просто верно оценила положение. Разумеется.

– Генерал Форестер, шифровальщики ваши догадались, что это язык?

– Мне, по крайней мере, не доложили.

– Почти уверена, что не догадались. Я обнаружила кое-какие грамматические структуры. А они?

– Нет.

– Они, конечно, собаку съели на шифрах, но о природе языка ничего не знают. Вот, в частности, из-за этой идиотской однобокости я с ними уже шесть лет не работаю.

«Кто она?» – вновь подумал он. С утра ему принесли на нее досье, но он передал его помощнику, а сам только заметил – уже позже, – что на нем стоит: «Допустить». Неожиданно для себя он сказал:

– Мисс Вон, не расскажете немного о себе? Тогда мне будет легче говорить с вами откровеннее.

Не очень логично, но произнес он эти слова с неторопливой уверенностью. Она вроде посмотрела как-то вопросительно?

– Что вас интересует?

– Пока я знаю только ваше имя и то, что раньше вы работали в военной криптографии. Еще я знаю, что, хотя вы ушли со службы в совсем юном возрасте, репутация у вас такая, что сейчас, шесть лет спустя, люди, которые вас помнят, промучившись месяц с Вавилоном, в один голос сказали: «Зовите Ридру Вон». – Он помедлил. – И вы говорите, что уже кое-что обнаружили. Значит, они не ошиблись.

– Давайте выпьем.

Бармен мягко приблизился и удалился, оставив на стойке два небольших бокала с зеленоватой жидкостью. Она пригубила, поглядывая на генерала. Ее глаза, подумал он, как взмах удивленных крыльев.

– Я не с Земли, – сказала она. – Мой отец работал инженером-связистом в Звездоцентре Икс-одиннадцать-Б, за Ураном. Мать была переводчицей в Совете внешних миров. До семи лет я росла в Звездоцентре этакой избалованной дочерью полка: детей там было мало. В пятьдесят втором мы подались на твердую почву: переехали на Уран-двадцать семь. К двенадцати годам я знала семь земных языков и могла объясниться на пяти инопланетных. Языки заседают у меня в голове, как у большинства людей – слова популярных песен. Родителей я потеряла во время второго эмбарго.

– Вы тогда были на Уране?

– Вы знаете, что случилось?

– Я знаю, что внешние планеты пострадали гораздо сильнее внутренних.

– Ничего вы не знаете. Но это правда: пострадали. – Ридра сделала глубокий вдох; неожиданно нахлынули воспоминания. – Хотя, чтобы об этом рассказывать, одного бокала мало. Из больницы меня выписали с подозрением на повреждение мозга.

– Повреждение мозга?

– Недоедание – об этом вы слышали. Плюс нейрочума.

– О чуме я тоже слышал.

– В общем, меня отправили на Землю к тете с дядей на лечение. Только нейротерапия мне была не нужна. И я не знаю, в чем тут дело, в психологии или физиологии, но после всего этого у меня развилась абсолютная вербальная память. В принципе она почти такой у меня и была всю жизнь, так что ничего удивительного. Но добавился и абсолютный слух.

– Обычно у таких людей еще и способность к молниеносным вычислениям и превосходная зрительная память? Да, шифровальщику очень кстати.

– Я неплохо знаю математику, но считать, как калькулятор, не могу. В тестах на визуализацию и пространственные отношения у меня довольно высокие показатели – цветные сны и все такое, – но абсолютная память относится только к словам. К тому времени я уже начала писать. Летом устроилась на госслужбу переводчицей и начала осваивать шифры. Скоро стало ясно, что у меня есть особый… дар. Шифровальщик из меня так себе. Не хватает терпения корпеть над чем-то, что написала не ты. И нервничаю страшно. В итоге целиком ушла в поэзию. Но этот «дар» иногда меня даже пугал. Бывало, навалится куча работы, а хочется заниматься совсем другими делами, да еще и боишься схватить от начальника нагоняй, и вот в такие моменты вдруг все, что я знала о вербальной коммуникации, как-то разом сходилось в голове в одну точку и мне становилось легче взять и прочитать зашифрованный текст, чем сидеть, и переживать, и мучиться с ним дальше. – Она взглянула на свой бокал. – В общем, понемногу я научилась своим даром управлять. К девятнадцати годам меня уже знали как девчушку, которая может разгадать что угодно. Наверное, пригодилось чувство языка: я быстрее улавливала закономерности – вот как с Вавилоном по наитию почувствовала грамматический строй.