Ни стыда, ни совести - Вячеслав Кашицын

Она смотрела на меня дерзким взглядом.

— Ну…

— Да это же одно и то же!

Наверное, она была права. Как всегда. Мы принадлежали друг другу. Принадлежали друг другу всецело — и это были минуты, счастливее которых я не испытывал ни до, ни после. Отдаленный шум машин, ветер, треплющий ее волосы, ее руки, и вся она — гибкая, стройная, отдающаяся мне без остатка…

Соскользнув с капота и поцеловав меня — теперь уже вполне невинно, — она вдруг рассмеялась — в который уже раз за этот день.

Я поднял брови.

Она указала мне на царапину, которую она прочертила каблуком по сверкающему фронту машины.

— Вот незадача. На чайку похожа.

Находясь в счастливом оцепенении, я не совсем даже понимал, о чем она — но сколько раз я потом вспоминал эту царапину! Сколько раз пытался понять, было ли это случайностью или сама судьба дала мне знак! Когда я рассказывал Урману о ней, он мне, кажется, не поверил. Но царапина была. И она сделала ее.

Тогда, впрочем, я лишь пожал плечами.

— Вот это я понимаю муж! — сказала она, глядя на меня лучистым взглядом. — Теперь я верю! Ура. Я тебе дороже машины.

Времени нам хватало с лихвой. Мы подъезжали к Тарасовке, имея в запасе четыре часа. Даже с учетом пробок мы должны были успеть к началу регистрации.

Я не знаю, сколько мы проехали, но в какой-то момент у меня возникло впечатление, что она выключила музыку — оказалось, сама замолчала, вглядываясь куда-то вперед и вправо. Проследив за направлением ее взгляда, я увидел «голосующего» мужчину, обдаваемого пылью проезжающих машин.

Я почувствовал у себя на колене ее руку.

— Давай возьмем его?

— Лиз, ну зачем?

Некоторое время мы препирались — по правде, я возражал только из инстинктивного желания отстоять независимость своих решений, — а потом сдался.

Мужчина, увидев, что мы остановились, нагнулся к окну.

— Куда вам? — спросила она, опустив стекло.

В салон ворвался шум шоссе, и я не расслышал, что он ответил, но по тому, с какой готовностью она открыла дверь и вышла из машины, пропуская его, я понял, что нам по пути.

Незнакомец устроился на заднем сиденье.

Трогаясь, я глазами спросил ее: куда?

— МКАД, 110-й километр.

Я пожал плечами.

Она снова уселась своим обычным акробатическим образом, теперь даже несколько вполоборота — очевидно, чтобы разговаривать с незнакомцем.

Я пытался навскидку вспомнить, где это — 110-й километр, и мне это не удалось. Что ж, спрошу, когда будем подъезжать.

Украдкой взглянул на попутчика: какой-то гастарбайтер. Дубленое азиатское лицо, простая грубая одежда. Смотрит вперед.

— Меня Лиза зовут, — тем временем представилась она. — А моего мужа — Игорь. А вас? Мы сейчас в Домодедово, можем добросить вас до…

Он выставил руки: спасибо, не стоит.

— Вы из области? Или…?

Я вздохнул, покосился на нее: ну зачем? Она состроила рожицу.

— Я Дервиш.

Я не удержался от того, чтобы снова бросить на него взгляд. Непонятно было, то ли это его духовный статус, то ли имя — а может быть, я опять чего-то не расслышал из-за играющей в салоне музыки.

Голос у попутчика был грудной, глубокий — такой, знаете, бывает у певцов или артистов, имеющих навыки сценической речи. Внешне он действительно был похож на гастарбайтера, или во всяком случае на тот образ гастарбайтера, который есть у всякого москвича. Приехавший на заработки человек с юга; грубые черты лица, черные как смоль волосы и такие же черные непроницаемые глаза. Но что-то было в нем отрицающее этот простой и понятный, хотя и не всеми любимый образ. В его манерах. В его спокойном и безмятежном молчании. Какое-то достоинство. Его лицо, хотя и просто и незамысловато вылепленное, несло на себе какую-то печать вечности, незыблемость барельефа.

Моя неловкость, проистекающая от молчания, выразилась в том, что я незаметно для себя увеличил скорость.

Чем ближе к Москве, тем больше становилось машин, и тем медленнее становился поток, однако это не мешало мне перестраиваться из ряда в ряд и маневрировать.

Она коснулась моей руки.

— Не спеши. Мы же успеваем, — и снова обратилась к нему: — Прекрасный день, правда? Я так люблю солнце! Там куда мы едем, будет много солнца. И моря. И гор. Знаете, мы только что поженились. Медовый месяц…

— Лиз, не приставай к человеку, — неожиданно для себя сказал я. — Он, может, не хочет с тобой говорить.

Я знал, что сказанное мною вышло грубо. И невежливо. И уловил краем глаза ее недоуменный и отчасти порицающий взгляд и уставился на дорогу.

Конечно, если уж упрекать кого-то, то себя: мог бы, в конце концов, проявить твердость и сказать, что хочу остаться с ней наедине, что нам вовсе не нужен кто-то третий. И что, видимо, не хочу делиться своим счастьем с кем-то другим. И незнакомец тут, разумеется, ни при чем.

Но с другой стороны, он тоже мог бы с ней поговорить, а не качать головой, кивать или отвечать односложно, словно делая нам одолжение. В конце концов, мы ведь могли бы проехать мимо, как другие, верно?

Она пыталась разговорить его. А я решил молчать и смотреть за дорогой. И, вопреки ее просьбе, не снижал скорость, а напротив, увеличивал там, где это было возможно.

Она рассказала ему многое о нас. Что мы недавно познакомились. Что нашему знакомству сопутствовали не совсем обычные обстоятельства. Что у нас много общих интересов. Что мы намереваемся, по приезде из-за границы, наведаться к ее и моим родственникам и поставить обе семьи перед фактом. Что мы любим друг друга.

Мне было совестно. Я никогда не считал себя ксенофобом и не мог предположить в себе высокомерия и презрения по отношению к нему; уверен, мое нерасположение к незнакомцу было связано исключительно с тем, что я хотел быть с нею и только с нею. Но его надменная манера молчать, его невозмутимое поведение хозяина ситуации и вообще что-то странное в нем, не от мира сего, — вызвало во мне раздражение. А тут еще ее словоохотливость — я искренне не понимал, зачем она это ему говорит, хотя и не был способен сделать ей внушение. Выезжая на МКАД, я спросил сухо:

— Там есть какой-нибудь ориентир?

— Ресторан «Аяна», — ответила она за него.

Я выключил приемник — на радио возникли какие-то помехи, — и мы все трое погрузились в молчание.

Да, она замолчала. То болтает без умолку, с острой досадой подумал я, то слова не вытянешь. В этом она вся. Надо будет поговорить с ней. Серьезно поговорить. Но не сейчас. После отдыха.

Я еще больше увеличил скорость, поглядывая на указатели. Если верить им, до пункта назначения оставалось около восьми километров. Сущие пустяки, когда у вас триста лошадей под капотом.