Презумпция невиновности - Ева Львова

– На себя посмотри! – не выдержала я, хотя поначалу и собиралась сохранять спокойствие. – Сам носишь клетчатое пальто!

– Я его ношу от безысходности, мне трудно подобрать на свои габариты подходящую одежду, а твой мальчик-светофор осознанно делает выбор и рядится с вызывающим шиком! Чего стоит один пиджак из «секонд-хенда», купленный якобы в Амстердаме, где твой Рындин не разу не бывал, но говорит об этом городе так, будто родился в нем и вырос.

– Митя творческая личность, и манера ярко одеваться – это способ общения с миром! – встала я на защиту сердечного друга.

– Скажите, какие мы оригиналы! – злился Джуниор. – Как мы не хотим сливаться с серой массой! Я вижу таких умников насквозь! Знаешь, какие у твоего Мити цели в жизни? Выучить наизусть имена всех инди[3]-музыкантов, носить джинсы у́же, чем у него ноги, переехать в Англию навсегда, и самая глобальная жизненная мечта – стать олигархом, при этом оставаясь алкашом!

– Он гений, Борь, и ты ему банально завидуешь, – отрезала я и, выплеснув недопитый чай в мойку, покинула кухню нашей конторы, где разгорелась эта нешуточная битва.

Безусловно, я отдавала себе отчет, что увлеклась человеком талантливым, и многие заскоки Мити мне казались милыми чудачествами. Многие, но далеко не все. Привыкнуть к ежеминутным звонкам с одним и тем же вопросом «Агата, где ты? Что делаешь? Кто с тобой рядом?» было невозможно. Со временем я поняла, что Митя не очень уверен в себе, поэтому хочет быть абсолютно уверен во мне, своей подруге. Это жутко отвлекало от дел и потому злило.

– Рындин тебя домогается, – мрачно проговорил Борис, кивая на мобильник. При каждом удобном случае приятель ясно давал понять, что не одобряет мой выбор.

* * *

Сняв трубку, я выслушала обычные расспросы о месте моего пребывания, дежурно ответила: «Cижу в конторе, работаю над делом, а окружают меня коллеги женского пола» – и, не спуская глаз с кудрявого друга, успокоила Митю, что Устиновича-младшего сейчас в офисе нет – он уехал по служебным делам.

– Строг он у тебя, – покачал головой Джуниор, как только я повесила трубку.

– Ревнивый мужчина – это наказание господне, – глубокомысленно изрекла Кира Ивановна и кокетливо поправила выбившийся из пучка локон. – Коллеги, вы решили, кто будет вести дело Казенкиной? Звонил ее муж, требовал ответа.

Дело Светланы Казенкиной было довольно сложным, но не с юридической, а с моральной точки зрения. Юная красотка поздним вечером не справилась с управлением «Кадиллаком Эскалейд» и врезалась в автобусную остановку, убив пять человек – трех детей и двух взрослых, многодетную семью, возвращавшуюся из гостей. С места преступления девица скрылась, бросив пострадавших умирать на дороге. Муж Светланы – сенатор Казенкин – пришел лично к Эду Георгиевичу и попросил дать хорошего адвоката, чтобы спасти супругу от грозящего срока. Дело получилось громкое – средства массовой информации тут же принялись освещать ход следствия, и Казенкиной срочно был нужен грамотный защитник. Глава конторы тут же подкинул денежное дельце Устиновичу-младшему, однако Борис наотрез отказался браться за защиту мадам Казенкиной, заявив, что, если клиентку оправдают, он не сможет спокойно спать по ночам, а если не оправдают, значит, он, Борис Устинович, плохой адвокат. Тогда вперед выступила Маша Ветрова и предложила свою кандидатуру в качестве защитницы Светланы.

– Если еще раз позвонит сенатор, передайте ему, что я согласна защищать Казенкину, только пусть гонорар удвоят, – обернулась Ветрова к секретарше. – И поставьте чайник – надо чайку попить, раз уж выдалась спокойная минутка. Думаю, девчонка проторчит на улице полчаса, не меньше – я сама в детстве любила собирать цветочки, плести веночки и делать секретики.

Однако Вика вернулась гораздо раньше отмеренного Ветровой срока. Лишь только Маша поднялась со стула, как входная дверь распахнулась от удара детского плеча, ибо руки девочки были заняты: в сложенных лодочкой ладошках Виктория что-то несла. Ввалившись в контору, девочка сосредоточенно протопала к аквариуму, влезла на стул, сдвинула локтем аквариумную крышку и без лишних разговоров кинула в воду крохотного лягушонка. Красно-оранжевый астронотус размером с утюг тут же подплыл к подношению и, распахнув внушительный рот, строением сходный с ковшом экскаватора, в мгновение ока заглотил добычу. Проводив лягушонка исследовательским взглядом, Вика удовлетворенно произнесла: «Земноводное сожрал, а сожрет ли птицу?», и спрыгнула было на пол, чтобы снова отправиться на улицу и принести добычу покрупнее, но Эд Георгиевич нарушил ее планы. Глава адвокатской конторы вышел из кабинета и остановился прямо перед Викторией.

– Ну-с, барышня, – строго проговорил он, – не пора ли вам обедать?

Это означало, что Борис должен бросить все свои дела и отвести девчонку в ближайший «Макдоналдс». Тяжело вздохнув, Борька отложил в сторону папку с делом Синицына и обреченно поднялся со стула.

– Агат, ты как насчет обеда? – с надеждой спросил он.

– Можно и пообедать, – поддержала я кудрявого друга.

– Борис, можно тебя на пару слов? – окликнул сына Эд Георгиевич.

Одергивая мятый пиджак, Борька прошествовал через офис в начальственный кабинет и застыл в дверях в позе предельного внимания.

– У меня во второй половине дня важные переговоры, отведите Вику в кино, – тихо попросил шеф.

– То есть в контору можем не возвращаться? – обрадовался Джуниор.

Эд Георгиевич секунду подумал, а затем утвердительно кивнул головой. Я подкрасила губы, сунула косметичку в сумочку и, сменив офисные туфли на уличные, твердо решила, что в кино мы не пойдем, а отправимся в иллюзариум.

* * *

Красивое двухэтажное здание начала двадцатого века, в котором ныне находится иллюзариум, я помню с раннего детства. Дом расположен сразу же за Аптекарским переулком в глубине сада Малютина, в непосредственной близости от Новой Басманной улицы, где прошло мое детство. Когда-то в этом особняке был музей истории цирка, и, возвращаясь из школы, я частенько забредала туда поглазеть на яркие костюмы или просто посидеть в гулкой прохладе холла с мраморными колоннами, благо вход для школьников был бесплатный. Помню, как в первый раз я заглянула в музей, спасаясь от дождя, да так и застыла перед картиной «Гуттаперчевый мальчик». Неизвестный художник изобразил бледного худенького подростка с огромными недетскими глазами, полными затаенного страха. Широко раскинув руки, мальчик шел под куполом цирка, и черные трико и шапочка на нем переливались в свете прожекторов, как кожа волшебной змеи. При взгляде на полотно казалось, что еще секунда – и нога мальчишки соскользнет с каната, и он полетит, взмахнув руками, в свой прощальный полет. От этого становилось страшно, но в то же время неотвратимость падения притягивала взгляд. Хотелось смотреть на картину не отрываясь, что я и делала, подолгу застывая перед полотном и изучая выражение бездонных глаз юного гимнаста. Картина производила сильное впечатление, но не только она привлекала меня в музее. Пожилая искусствовед в строгом синем костюме охотно рассказывала о цирковых артистах и удивительных номерах, а также о создателе первого в стране иллюзионного театра – иллюзариума – Казимире Крестовском. Потомок цирковой династии получил это здание в подарок от самого Луначарского, чем очень гордился. Дом был и в самом деле непростой, а с историей.